Он уже начинает лекцию о Принципе неопределенности Гейзенберга, а он еще даже не дошел до входа в класс. У него даже еще не прикреплен к рубашке маленький лекционный микрофон. Обычно я напрягаюсь, чтобы услышать, что он говорит, но с учетом того, что надо мной нависла смерть, я знаю, что не буду обращать внимания на сегодняшнюю лекцию.

Черт, меня даже не забавляет, когда доктор Ролланд, в знак кармического правосудия, открывает рот, и слюна летит на щеку Неллы.

И правильно делает.

Следующие полчаса Ашер обнимает меня за плечи, удерживая на месте. Я пыталась встать раньше, когда мне казалось, что он не обращает на меня внимания, но он только крепче сжимал меня. Теперь это почти больно. Я больше не пыталась, даже когда его палец коснулся моего соска.

Я до сих пор не уверена, было ли это сделано специально.

Хуже всего то, что часть меня благодарна за то, что происходит только это. У меня есть — я смотрю на часы — еще 14 минут гарантированной безопасности, даже если мне придется терпеть его пальцы на моей груди. Я утешаюсь тем, что он не сможет причинить мне боль в комнате, полной свидетелей, но на самом деле я живу в долг.

Последний месяц жизни был щедрым подарком. Задним умом я это понимаю. Было бы глупо думать иначе. С семьей Романо не стоит шутить. Гораздо более великие люди, чем я, погибли, пытаясь это сделать.

Глупая, бессмысленная часть меня говорит мне забыть о том, кто такой Ашер. Признать и смириться с тем, что моя жизнь скоро закончится. Эта часть меня призывает меня просто насладиться прикосновением великолепного мужчины, пока это не случилось.

Даже если этот красавец в итоге станет моим убийцей.

Это та часть меня, которая не получала секса уже много лет. Годы. Это та часть меня, которая помнит, каково это — чувствовать его палец в себе, его язык на моем клиторе. Это также та часть меня, которая ответственна за мои затвердевшие соски, которые в настоящее время находятся острыми пиками под моим камзолом.

В этот момент доктор Ролланд решает надеть очки. Его глазам требуется мгновение, чтобы приспособиться, прежде чем они сфокусируются.

Точно.

На.

Мне.

А точнее, на моих сосках.

Он смотрит в тревоге в течение неловкого момента, прежде чем его глаза поднимаются к моему лицу. Его глаза не настороженные. Они просто ошеломлены. А потом он замечает руку, обхватывающую мои плечи, и следует за ней к ее владельцу. Я не удивляюсь, когда пульт в его руке тут же падает на пол.

Это ужасно. Со мной мафиози, играющий с моими сосками посреди урока, профессор, который только что уставился на эти соски и боится этого мафиози, и 299 взглядов на меня. 301, если считать взгляды доктора Ролланда и Ашера.

Я настороженно наблюдаю, как доктор Ролланд берет в руки пульт. Его руки трясутся, как и голос. Он что-то бессвязно рассказывает о том, что Гейзенберг якобы сказал на смертном одре, но его слова не имеют никакого смысла. Я чувствую напряжение в комнате, наполовину сочувствующее, наполовину предвкушающее. Многие студенты с нетерпением ждут, что же сделает доктор Ролланд.

Он берет в руки толстую пачку бумаг и просматривает их. Он все еще бормочет о Гейзенберге, и его руки все еще дрожат. Один лист бумаги выскальзывает из его пальцев и скользит по полу, приземляясь у моих ног.

Я смотрю на Ашера, ненавидя себя за то, что инстинктивно попросила разрешения поднять его. Он придает мне довольное выражение, которое сильно контрастирует с отстраненностью его глаз, и кивает. И тут, поскольку я явно идиотка и не хочу, чтобы он думал, что может меня контролировать, я высовываю язык. Это происходит быстро, всего лишь вспышка языка длится не более четверти секунды, но все же…

Я. Высунула. Язык.

Я двадцатилетняя женщина, и я только что высунула язык перед мафиози.

Конечно, высунула.

Я с досадой наклоняюсь вперед, чтобы взять лист. Не удержавшись, я опускаю взгляд на него. Это часть списка класса. Я думаю, что доктор Ролланд искал имя Ашера в списке. Он его не найдет, но я все равно передаю листок обратно доктору Ролланду.

Меня даже забавляет, когда доктор Ролланд, с потным лбом и красным от страха лицом, кивает головой на бумагу и продолжает лекцию. Он притворился, что Ашер зачислен в класс, вместо того чтобы выгнать его, — такова политика университета в отношении нарушителей лекций, что на самом деле удивительно распространено в Уилтоне. Доктор Ролланд — ужасный актер, и его реакция — лишнее напоминание о страхе, который Ашер вызывает у респектабельных людей из всех слоев общества.