В сарае стояли два ворота с барабанами высотой в рост человека, поодаль было еще несколько таких же. .

– Старинный приводной механизм; похоже, он гораздо ценнее картины, заметил Чарлз Лонгбэнк.
– Такие штуки на мельницах крутили мулы, ходили по кругу и тянули за дышла. Возможно даже, это восемнадцатый век. .

– Да, но я поставил электрический мотор, - сказал Лео.
– Единственный мул, который у меня есть - мой личный друг. И я не заставляю его работать больше, чем он предлагал бы мне, будь я мулом. Я намотал картину так, что на полной катушке вроде бы оказался северный конец, а на пустой - южный. Сейчас мы это запустим. И прогоним, и рассмотрим с юга на север, как бы следуя против течения лицом к западу.

– Интересный холст и интересная живопись, намного лучше всего, что я видел, - заметил Чарлз Лонгбэнк.
– И кажется, совсем не пострадала за все эти годы. .

– Это не холст и не живопись, - вставила Джинджер Нейшн, жена Лео, внезапно появившаяся в сарае.
– Это картина.

Лео Нейшн включил мотор, картина начала перематываться. На ней был изображен лесистый берег реки. Известняковый и песчаный берег, местами илистый. Близко, на самой кромке, росли мощные деревья.

– Действительно, отлично сделано, - признал Чарлз Лонгбэнк.
– Судя по тому, что я видел и читал, трудно даже предположить, что может быть так здорово.

На перематывавшейся картине не повторялось ничего; казалось, что перед глазами настоящий речной берег.

– Это девственный лес, по большей части лиственный, - сказал Чарлз Лонгбэнк, - не думаю, что сейчас в умеренном климате мог бы существовать такой прибрежный лес. Должно быть, его давно уже вырубили. Не думаю, чтобы много таких участков могло сохраниться хотя бы до девятнадцатого века. И все же у меня ощущение, что это написано с натуры, а не выдумано. Берег двигался мимо них: трехгранный тополь, ежовая сосна, сикаморы, ржавый вяз, дерево каркас, снова сосна.

– Когда я соберу много таких картин, Чарли, ты их все сфотографируешь и проанализируешь, или воспользуешься для этого компьютером. По углу падения солнечных лучей ты сможешь понять, в каком порядке должны идти картины и как велики между ними пробелы.

– Нет, Лео, на них на всех будет одно и то же время и день.

– Но это и был один и тот же час того же самого дня, - вмешалась Джинджер.
– Как можно сделать одну картину в разное время и в разные дни?

– Она права, Чарли, - подтвердил Лео Нейшн.
– Все подлинные картины куски одной и той же. Я это давно понял.

Берег разматывался дальше: сосны, дуб лавролистный, серый калифорнийский орех, хурма, снова сосны.

– Потрясающее воспроизведение, что ни говори, - похвалил Чарлз Лонгбэнк. Но боюсь, какое-то время спустя оно начнет так же повторяться, как рисунок на обоях.

– Ха!
– воскликнул Лео.
– Такой умник, как ты, должен подмечать детали. Ни одно дерево не похоже на другое, каждый лист другой. К тому же это молодая листва. Наверное, изображена последняя неделя марта. Хотя все зависит от того, какая часть реки перед нами. Может, конец марта, а может, начало апреля. Птицы, старый мудрый Чарли, почему мы почти не видим птиц на этом фрагменте? И какие птицы нарисованы?

– Странствующие голуби, Лео, а они исчезли несколько десятилетий назад. Почему не видно других птиц? У меня есть на это ответ, но только если мы предположим, что эта вещь очень давняя и подлинная. Мы не видим других птиц потому, что у них великолепная защитная окраска. В Северной Америке сейчас рай для орнитологов, потому что из Европы относительно недавно было завезено множество ярких птиц, которые заменили ряд местных. Они еще не приспособились к окружающей среде, и поэтому заметны. Да-да, Лео, это так. Птицам требуется всего четыреста - пятьсот лет, чтобы приспособиться. А здесь все-таки есть птицы, если присмотреться как следует.

– Я уже давно присмотрелся, Чарли, и теперь хочу, чтобы это сделал ты.

– Это лента холста или какого-то другого материала высотой шесть футов, Лео, и я думаю, масштаб примерно один к десяти, исходя из высоты взрослых деревьев и тому подобного.
– Да, Чарли, я согласен. Думаю, на каждой из моих подлинных картин изображено около мили речного берега. Но в этих картинах есть еще кое-что, о чем я просто боюсь тебе сказать. Я не совсем уверен в твоих нервах. Но ты и сам увидишь, когда рассмотришь подробней.

– Скажи, в чем дело, Лео, - я должен знать, что искать.

– Да во всем, Чарли. В каждом листе, в каждом куске коры, в каждой пряди мха. Я рассматривал части картины под микроскопом, увеличивая в десять, в пятьдесят, в четыреста раз. Так подробно невооруженным глазом ничего нельзя увидеть, хоть засунь нос в самую середину картины. Под микроскопом можно даже разглядеть клетки листа или мха. Если при таком увеличении рассматривать обычную картину, видны частички краски, видны горы и пропасти, оставленные мазками кисти. А здесь, Чарли, не найти никаких следов кисти, ни одного мазка!