Но, похоже, учитывать надо не только эти волнения, но, в частности, и латиноамериканскую «реконкисту», чреватую отложенными, но не отмененными этносоциальными конфликтами. Симптоматично, что представления российских американистов согласуются с ощущениями прозорливых представителей научного мира США. Не обойтись без упоминания Самуэля Хантингтона и его книги с интригующим названием «Мы». Символичны озабоченность и критические признания, прозвучавшие в последней книге Фрэнсиса Фукуямы. Рассуждая о нелегкой судьбе либеральной демократии, политолог говорит о беде ее апологетов, которые неспособны осознать неотвратимо растущее разнообразие североамериканского социума 13 .

Африканистика советского периода внесла в теоретический арсенал результаты неоднократных попыток сконструировать концептуальный фундамент исследования тех ситуаций, когда выбор падал на социалистическую ориентацию развития, оперируя, разумеется, принятым на то время «строительным материалом» марксизма-ленинизма. Не думаю, что итог получен лишь на потребу партийных идеологем. Отнюдь. Ведь параллельно шло погружение в многоукладную структуру экономического базиса, в проблематику тех особенностей, с которыми связано формирование политической надстройки, учитывая пределы вестернизации, эффект трибальизма, причины и последствия этноконфессионального соперничества.

Африканистам принадлежит особо значимый вклад в изучение феномена колониализма, а затем эффекта деколонизации на волне 60-х годов. Много трудов положено на исследование прерывистого и явно болезненного становления национальной государственности. И, конечно, в целом в осмысление опыта формирования в регионе современной институциональной структуры на ранних этапах ее утверждения.

Общезначимыми оказались результаты изучения демографических процессов. Они сначала подвели к пониманию закономерности популяционного «взрыва», затем позволили убедиться в объективности появления хронического «избытка» населения и, наконец, изучить действие выпускного клапана эмиграции 14 . Короче, результат явствует: демографический взрыв в комбинации с демонстрационным эффектом (теперь на почве Интернета) однозначно сулит миру масштабный миграционный переток на многие десятилетия вперед 15 .

Обильная ресурсная обеспеченность африканского континента стала детерминантой его вовлечения в мировой хозяйственный оборот. Изучение соперничества ключевых протагонистов современной авансцены в получении преференциального доступа к богатствам континента позволяет коллегам из Института Африки РАН дать свой срез мировой расстановки сил и возможностей контролировать распределение конкурентных преимуществ на верхнем этаже мировой иерархии.

Что нам дало востоковедение? Во-первых, экстра-плодотворную и, на мой взгляд, еще недостаточно реализованную концепцию «переходной многоукладности». Она имеет действительно универсальное значение для понимания сложного процесса формирования экономики и общества развивающихся стран. Помимо смыслового обогащения самой категории «уклад» (на среднем уровне теоретической абстракции), отработана технология познания многоукладной структуры в ее многовариантной практике.

Концепция переходной многоукладности позволяет отойти от линейного понимания процесса социально-экономического развития, видеть в нем разнокачественность этапов, диалектику усиления восходящих укладов и ослабления нисходящих, видеть в этом движении тормоза цивилизационной инертности и деструктивный потенциал вестернизации. При этом многоукладность не сходит на нет. Она дополняется в одних звеньях (преимущественно авангардных) и замещается в других – в угасающих субсистемах.

По публикациям последнего времени хорошо видно, что наши востоковеды не считают возможным вести изучение современного состояния экономики и социумов Востока без апелляции к глобальным процессам, без учета противоречивого воздействия последних на региональные тренды. Убедительно звучат аргументы ученых в обоснование тезисов о пределах глобализации, о переформатировании былого (западноцентричного, американоцентричного) миропорядка. Жесткие схемы включения в экономические и политические объединения перестают быть доминирующей формой международного сотрудничества на долгосрочную перспективу. Все чаще расчет делается на ситуативное партнерство, на межгосударственное объединение под конкретную задачу 16 .

Заслуживает серьезного внимания типологическая разработка, предпринятая академиками РАН В.В. Наумкиным и В.Г. Барановским 17 на историческом материале вековой жизни ближневосточного ареала – зоны имевшей, имеющей и сохраняющей стратегическое положение в геоэкономическом и геополитическом смысле. Один из ключевых выводов их работы гласит: сопряжение глобальных и региональных мегатрендов имеет место быть, и оно предопределяет результирующую траекторию, но в противоречивом соотношении, при котором региональный воспринимает действие глобального, но придает ему специфическое содержание, часто идущее вразрез глобальному. «Развитие на региональном уровне впитывает в себя некие глобальные тенденции, но отнюдь не определяется ими полностью. Более того – может даже им противоречить, тормозить исходящие от них импульсы и производить прямо противоположные по направленности, характеру воздействия на социум и реальным последствиям. Но и глобальные мега-тренды не являются лишь общим знаменателем (или суммой) тех процессов, которые развиваются в региональном контексте. Хотя корректирующее воздействие последних может быть исключительно весомым» 18 .

И еще одно общезначимое наблюдение, высказанное недавно В.В. Наумкиным: глобализация сегодня не отменяется, но она сопровождается противоположным трендом. Причем контрглобализационный эффект достигается геополитическим действием. Геополитика все чаще поедает достижения экономической глобализации.

Трудами многих своих поколений отечественное востоковедение внесло весомый вклад в цивилиографию, в понимание роли мировых религий в качестве стержня локальных цивилизаций, в объяснение устойчивости цивилизационных реальностей, социокультурных идентичностей народов Ближнего, Среднего Востока и Северной Африки. Обозначенная тема перекликается ныне с вопросом допустимости экспорта либо трансплантации иноцивилизационных структур в устоявшуюся на протяжении веков общественно-экономическую среду. А в случае допустимости такого экспорта необходимо привлечение внимания к специфическим формам адаптации. Нельзя не признать: коллегам из востоковедческих рядов удалось серьезно пополнить теоретическую аргументацию по этому поводу.

Работа на дальневосточном треке дала два очевидных и плодотворящих достижения. Во-первых, то, что связано с изучением преобразований, обеспечивших восхождение современного Китая, – реформирование экономического базиса, перевод его на рыночную платформу при сохранении основ политической надстройки. Полагаю, что анализ и интерпретация китайского (а также вьетнамского) опыта вновь подводит нас к теме конвергенции двух систем, активно обсуждавшейся на финале «перестройки».

По ходу дела позволю себе лирическое отступление. Раз уж устами президента Российской Федерации (на валдайской встрече 2021 года) в полный голос говорилось о кризисе капитализма как системы, то хотелось бы понимать: что за этим кризисом должно последовать логически? Если не социализм, от которого многократно открещивались с высоких трибун, то что же еще? А, если не социализм, то, может быть, все же некая конвергентная модальность? Хотя бы постольку-поскольку мы отрицаем фукуямовский «конец истории» 19 . И тогда нам придется оценить результаты преобразований под брендом «социализма ХХI века», получившего прописку в Латинской Америке в начале нашего века. Пока осуществляемого, откровенно говоря, без убедительного позитива.