В сражении за Невский “пятачок” принимали участие десятки тысяч людей, и многие из них там и погибли. Много было совершено героического, можно было бы привести самые различные факты, говорящие о воинской смелости, о солдатской взаимовыручке. Героев были сотни. Об одном из них я и хочу сейчас рассказать. Речь пойдет о человеке самой опасной, самой трудной военной профессии тех дней, о профессии, появившейся во время боев за “пятачок” – о переправщике. Когда наши части в сентябре 1941 года заняли “пятачок”, появилась насущная необходимость снабжать “пятачок” боеприпасами и продовольствием. Сделать это можно было только по воде на лодках. Так и родилась эта на первый взгляд мирная профессия. Эти люди воевали с врагом веслами, пустив в ход оружие мужества и отчаянной смелости. Переправщиками назначали самых бесстрашных, самых смелых и сильных солдат и офицеров. Что же говорить о людях, для которых переправа становилась каждодневной работой! Переправщиками были подлинные герои. Особенно выделялся среди них своей везучестью (а на войне везет чаще всего самым смелым и умелым) почти двухметровый детина, бывший ленинградский рабочий по фамилии Барановский. Имени его я, к сожалению, не знал. Так вот, этот полковой перевозчик форсировал Неву никак не менее сотни раз! Десятки лодок, на которых он вместе со своими солдатами, гребцами и помощниками переправлялся, вышли из строя, а он невозмутимо продолжал свое дело в течение нескольких недель.

Преодолев семьсот метров Невы – это значило столько же опасностей – переправа находилась под постоянным артиллерийским, минометным и пулеметным огнем противника. Немногословный, очень добродушный лейтенант Барановский был общим любимцем – солдаты верили ему, они знали, что он сделает для боевых товарищей всё, что сможет. А мог он с его могучей силой очень многое.

Однажды в самом начале ноября 1941 года немецкая артиллерия особенно неистовствовала. На берегу “пятачка” было несколько раненых переправщиков. Нужно было во что бы то ни стало выручить их. Решился на это лейтенант Барановский. Лодок не было. Пришлось воспользоваться превратившимся в решето полупонтоном, сделав его плавучим при помощи обыкновенных медицинских бинтов! Переправляться пришлось уже утром под сильным огнем, и уже на воде пришлось затыкать дыры от новых пробоин – и снова окровавленными бинтами.

От мощных ударов весел Барановского лодка быстро продвигалась вперед и вскоре достигла берега. Взяв на руки самого тяжелого раненого, Барановский первым направился к землянке медиков. Так вот и на этот раз герой-переправщик с честью вышел из трудного положения.

Он и погиб на своем посту. В лодку, тяжело нагруженную боеприпасами, попала вражеская мина. Произошел взрыв. На место героя встали другие, но память о нем осталась у всех нас, сражавшихся на берегах родной Невы.

…Пока я вел этот рассказ, наш пароход оставил Невский “пятачок” за кормой, и мы вместе с моими слушателями проводили его долгим взглядом. Впереди были Петрокрепость, Ладога… Короткая стоянка мне тогда не запомнилась – я был весь во власти пережитого и, как это ни странно, совсем не думал о своих стихах – и уже написанных о боях на невских берегах, и о тех, которые могли и должны были родиться еще… Я с горечью вспомнил о своих фронтовых дневниках и записных книжках. Сколько раз давал себе слово разобрать их и разобраться в них, да всё не хватало времени… Только ли времени? А, может быть, – мужества и душевных сил? Скупые полустершиеся строки обжигали сильнее, чем пламя стихов. Почему? Потому, что они были подлинными документами и свидетелями войны, а не произведением искусства, переплавленным в непостижимо сложном горниле творчества. Весь свой обратный путь я был поглощен мыслями об этих скромных и правдивых письменах войны и, вернувшись домой, первым делом принялся их искать. И они отозвались на зов.

На пароходе, какой-то допотопной посудине, везли не менее двухсот раненых и человек пятнадцать команды. Все помещения были тесно набиты людьми. Носилки с тяжелыми стояли прямо в проходах, и, чтобы выйти на палубу, приходилось через них перешагивать.

Мы шли через Ладогу ночью. Это была ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября 1942 года. Сильно морозило… Час, а может быть, и больше пароход шел, ломая лед, широкой полосой схвативший озеро возле берегов. Лед, наверное, был еще тонкий и никакой опасности для парохода не представлял, но лежать в трюме, набитом людьми, и слушать скрежетание льда о борта было, по правде говоря, страшновато.

Я лежал рядом с лейтенантом Костей Лебедевым – моим земляком, вятичем. Я познакомился с ним тремя днями раньше в полевом госпитале возле Ладоги. У Кости была с собой гитара, и он время от времени пел. Пел разное – и старые довоенные песни, и те, что родились недавно, прямо на фронте. У него был звонкий высокий голос. Пел он умело, и мне думалось, что это его страсть и надежда на будущее. Мы хорошо понимали друг друга, может быть, потому, что в наших судьбах так много общего.

…Потом наш пароход вышел из ледяной зоны, скрежет прекратился. В трюме стало тихо, и я услышал вдруг, что мои соседи тоже разговаривают, даже смеются. А где-то над нами бились о борт волны. Нами постепенно овладевало какое-то новое для нас, фронтовиков, блокадников, чувство, предчувствие… Этим новым, неизвестным была Большая земля.

С парохода нас выгружали, клали в крытые грузовики, автобусы и везли к санитарному поезду, стоявшему неподалеку от берега. Машины почти вплотную подходили к дверям вагонов. Так, не сходя на землю, многие оказались сразу в вагонах. Наш вагон был самым обыкновенным пассажирским. Это тоже меня радовало, позволяло хоть немного забыть, что я раненый, что поезд – санитарная летучка, что едем мы до ближайшего стационарного госпиталя.

Утром нас накормили завтраком, напоили горячим чаем. Сестра и врач ели вместе с нами. Потом я лежал на своей полке и смотрел в окно, вслед всему мелькавшему за окном. День был серый, скучный. И местность – тоже. Снег еще не выпал, земля лежала мертвая, пустая, промерзшая и какая-то неприбранная. И всё-таки это была Большая земля, дума о которой грела каждого ленинградца. Здесь, на Большой земле, по вечерам бывают освещены улицы, здесь не слышно воя снарядов и грохота авиабомб. Здесь днем и ночью дымят заводы, где люди, не покладая рук, делают пушки и танки, самолеты и автомашины. Всё – для фронта, всё – для Победы! Отсюда каждый день идут в Ленинград, плывут через Ладогу эшелоны жизни.

…На какой-то небольшой станции я выбрался в тамбур. Но сойти вниз не смог. Поэтому с завистью смотрел на других, кто мог сам пройтись по платформе.

Вдруг я заметил две маленькие фигурки, бегущие по платформе вдоль состава. Когда они приблизились, я разглядел, что это мальчик и девочка. Девочка была постарше. Лет ей, наверное, десять. Оба в валенках, на девочке деревенский овчинный полушубок, на мальчике большой, не по росту, ватник, подпоясанный широким солдатским ремнем. Поравнявшись со мной, ребята остановились.