— Подай-ка красавица мне корешок плакуна. — Протянула Верна, не оборачиваясь Славе руку. — Самое его времечко подоспело. Он слезки твои по любому усилит многократно, воспоминания пробудит в заблудившейся душе, глядишь, и дорожка назад отыщется. — Черный корешок полетел в бурлящую жижу. — Теперь слизи жабьей чуток, в ней сила против злобных духов, тех, что болезням пакостным служат. — Она опрокинула туда — же глиняную плошку с тягучей зеленоватой жидкостью. — Очень хорошо. Теперича пусть побулькает мальца, силой наберется, а мы можем в это время взварчику с медком попить, обещала ведь тебе в свое время, да по злобе не исполнила.

— Пойду я пожалуй, в погребе приберусь. — Филька спрыгнул с лавки. — Поди натоптали там, без хозяйского пригляду, намусорили, а меду я не хочу, не любитель сладкого.

— Ах шельмец. — Рассмеялась Верна хлопнув себя ладонями, по пышным бедрам. — После твоего пригляду, капусты на зиму не останется, неча там делать, вчерась прибиралась.

— Чего сразу не останется-то. — Отвел глаза домовой. — Я же только на пробу, на соль, и совсем чуть-чуть, а если чего лишнего кто слопал, то я тут не причем, со мной вон и Светозар всегда был. Вы не смотрите, что он маленький, он за троих жрет. Ротик маленький, да животик удаленький.

— Что? — Взвился светляк. — Кто жрет? Сам мялку свою остановить не можешь, а на меня сваливаешь, куда только лезет. Не пойду с тобой, тут останусь, мне мед больше нравится. — Он перелетел на плечо Верны и показал домовому язык. — Не пускай его, его убить легче, чем капустой прокормить.

— Предатель. — Буркнул домовой, и ловко выскочил вон из избы, никто даже крикнуть не успел.

Бывшая кикимора, смеясь ловко подхватила с пола посвистывающий паром самовар, и поставила на стол, туда же водрузила плошку с медом, и две чашки.

— Пускай бежит, его не остановишь, а ты присаживайся девица, не гнушайся. Привечу тебя, угощу лесными дарами, может хоть чуток вину сою заглажу. Открылись у меня глаза. Посмотрела я на своего внука, и многое поняла. Другим он стал, счастливым, и заслуга в том твоя. Прощение великая сила. — Она отвела взгляд в сторону. — Вот и за себя прошу: «Прости дуру». — Не ведала, что творила по злобе, да в обиде. На глазах, словно туман, ничего не видела, кроме мести, вот и превратилась в болотную тварь вместо доброй лекарки. — Она вздохнула и повернувшись посмотрела Славе в глаза. — Но все в прошлом, теперь я вновь к делам праведным вернусь. Лечить людей буду. Никому не откажу, и плату буду брать справедливую, а тому, кто платить не сможет, того и так попользую, прощу неспособность отдариться. Знаю теперича, что в прощении сила.

Свет в окне заслонила тень, и в него заглянуло лихо.

— Я принес пиявок свежих, черненьких, как ты и просила, бабуля. — Единственный глаз посередине лба светился искренним счастьем, а губы растянулись в улыбке.

— Заходи Славочка, заходи внучек, как раз успел, самое время им подходит, а я пока жар цвета в котелок подброшу. — Она встала и взяла поварешку. — Пусть огонь душевный, что дорогу к свету больному нашему заслоняет, в себя возьмет. — Она склонилась над чугунком, и зашептала наговор.

— Славочка? — Округлил глаза Светозар и посмотрел удивленно на Славуню. — Он что, твой тезка?

— А ты букашечка думал, что ему от рождения имени не дали? — Не оборачиваясь произнесла Верна. — Славкой я его тогда еще нарекла, кто же знал, что судьба так распорядится, что тезки друг дружке помогут, да и мне заодно к жизни возвернуться поспособствуют. Видимо так уж богами задумано было. — Она повернулась к скрипнувшей двери, куда входил лихо. — Давай пиявок, внучек, закину в варево, для оттока дурной крови, от буйной головы Богумира.

Тихо стало, никто не мешал бывшей кикиморе варить целебное зелье, только она сама изредка нарушала тишину, и еле слышно бормотала себе под нос молитвы, и наговоры, изредка делая непонятные пассы руками. Лихо поклонился Славе, подошел, и сел рядом на лавку, с любовью рассматривая спину бабушки.

— Давай, красавица. — Повернулась та к Славе. — Теперь ужо твоя очередь настала. Зажми в ладошке Перунов цвет, к сердцу прижми, и про себя прочти молитву Роду. Только искренне прочти, с полной верой в его помощь, ну а когда в чугунок цвет волшебный кидать будешь, то молви так: «Помощи прошу, Род батюшка. Верую в силу твою. Верую в мудрость твою. Верую в твою любовь к детям своим. Не оставь страждущих. Помоги просящим. Подними любого моего из сна мрака проклятущего». — Как промолвишь, так мгновенно кидай цветок в кипяток, и не бойся, если огнем тот вспыхнет, так быть и должно. Так значит, что услышал высший просьбу. Будем надеяться, что зелье, твоими молитвами усиленное, поможет, поднимется болезный на радость нам.

Слава взяла из протянутых ладоней небольшой, алый, с белыми прожилками цветок. Сжала его в кулачек, и внезапно покачнулась. Внезапное осознание того, что надо делать, озарила сознание. Нет, она не будет молится, она обратится к богу, как к своему родственнику, как к родителю, как к суровому, но справедливому дедушке, который выслушает и поймет.

Она закрыла глаза, и прижала цветок к груди. В ее душе зазвучал голос, который мог услышать только он, создатель этого мира, других ушей он не касался. Только она и он: