Она могла бы стать ему мамой, если бы не была так испорчена жизнью. Он мог бы стать ей сыном, если бы имел правильные ориентиры. Обоих сроднило травмированное детство, душевное одиночество и привычка лгать. Они встретились, чтобы спасти друг друга. Это история о воспитаннике детского дома, который искал смысл жизни во враждебном ему мире. И нашёл его в самом благородном деле — в спасении людей. Но сможет ли он помочь себе вырваться из пут роковой страсти к женщине, на восемнадцать лет старше его? И каким будет этот путь? Какой ценой? Большой вопрос. "Общаясь со мной, Регина уже знала, что из меня не выйдет сын, а из неё — приёмная мать. Потому что я стремительно взрослел, и пора было выставить преграду в нашем общении".
Согласно исследованиям НИИ детства Российского детского фонда, каждый третий выпускник детского дома станет человеком без определённого места жительства, каждый пятый – преступником, а каждый десятый покончит жизнь самоубийством.
Научно-исследовательский институт детства Российского детского фонда
Это – тонкое, изящное, в чём-то талантливое автобиографическое повествование, написанное тобой в те времена, когда мы обрели друг друга, полюбили, а затем возненавидели.
С тех пор как я избавилась от всех гнетущих материальных благ, от всего хлама в жизни и завернулась во что-то наподобие тюремной робы, но глухого чёрного цвета, найдя в этом аскетическое удовольствие и решимость очиститься от мирского греха (всё, как ты и хотел), эта рукопись – единственно ценное (особенно поздние вставки, написанные тобой от руки), что я решила сохранить до дня моего Страшного суда. Хочется вспомнить, как всё было, и понять, почему всё произошло именно так…
Часть 1
1
Я попал в эту квартиру, когда мне было девять лет. Здесь я провёл лучшие моменты своей жизни. И самые горестные, проклятые минуты. Потому что любил сильнее смерти. Как подраненная птаха, бьющаяся в невидимое и твёрдое, как иридий, стекло. Выпавшая из гнезда, ещё не набравшаяся сил и опыта для дальнего перелёта, разбившая в кровь свои тоненькие и хрупкие лапки и почти без чувств упавшая наземь. Вот с кем бы я мог себя сравнить тогда за своё убогое птенцовое оперение, затвердевшее, почти омертвевшее, – как у голубя, попавшего в гудрон.
Зато у меня было большое человеческое сердце, которое билось, сотрясая рыхлую перегнойную землю. Оно билось так усердно, что прохожие шарахались в сторону, испугавшись невидимого источника звука, напоминавшего гул и вибрации проходящего глубоко под землёй поезда. Это был звук раскалывающейся тверди, в самом ядре которой лежал я. Никем не узнанный, брошенный, отданный на волю судьбы. Вымазанный, выпачканный, оборванный, вечно голодный. Маленький человек, с которым никто не хотел состоять в родстве.
При рождении я был отдан в детский дом. И не знал своих родителей. Поэтому единственной моей целью было сбежать. На свободу. На поиски счастья.
Сейчас, когда мне за двадцать, я могу посмотреть назад. И описать всё, имея опыт пережитого.
За стенами моей тюрьмы мне рисовался чудный мир. Мир детства, где давали всласть поесть мороженого, где круглые сутки крутили интересные фильмы, где разрешали гулять допоздна и где меня, возможно, ждала мама. Даже имя ей придумал – Лара. В детдоме приходилось всё время жить в страхе и прятаться в трюме воображаемого корабля, колыхавшегося на волнах, вечно попадавшего в бури, во время которых я каждый раз боялся, что он не выдержит, развалится на части, и я никогда не увижу маму. Но мне повезло.
В намеченный для себя день я сбежал. Я давно уже вынашивал план побега. Рисовал на бумаге странные изогнутые линии судьбы, используя красный, зелёный и синий цвета фломастеров. Неровные, но податливые линии жизни, сердца, головы сплетались, расходились, шли параллельно, обрывались и снова возобновлялись – и в конце превращались в знак бесконечности. В ночь перед побегом не спал. Сидел на подоконнике и разглядывал в темноте свои детские каракули, плотно прижимая лоб к окну. Я был так близорук, что по стеклу расползлась испарина. За ней на улице мерцал свет дальнего фонаря, но как только я вглядывался, его лучи рассеивались и растворялись в кромешной тьме. С пола через ступни к моей спине подкрадывался сквозняк. Где-то снова было настежь открытое окно.
Я всё время чего-то ждал. И это ожидание стало моим мироощущением, моим окружением, мелодией моего сердца. Надеждой и тоской по несбыточному пропитался сам воздух моей судьбы. В ожидании теплились дальние фонари жилых домов. В нём был великий смысл моей жизни и моего счастья…
И тут мне взгрустнулось. Слеза покатилась по щеке и бухнулась на мою пёструю карту жизни, размазав чёткие линии. Клякса, ошибка или, наоборот, счастливый знак? Я раненый пират, и меня ждёт мой деревянный корабль, обитый жестяными пластинами. Меня ждёт мостик и штурвал.
«Вперёд!» – скомандовал я и скомкал расплывшийся план побега. Кто-то закашлялся и перевернулся во сне. Я юркнул в постель, холодную и неуютную. Меня бил озноб от сквозняка. «Измените мою жизнь! Вам же под силу! Я прошу, умоляю, заклинаю!» – обращался я к неведомым богам. Позже согрелся, но не одеялом и не тревожным сном, а своим твёрдым намерением сбежать из этого дома, где стены окрашены в болезненно-зелёный цвет. Из дома, где старые скрипучие кровати, где переломаны все игрушки и кормят жидкой манкой с квадратным куском сливочного масла, растекающимся желтоватой жижей поверх сваренной крупы. Я не знал другой жизни, но знал одно: спасение за оградой. Там мир моих грёз.