Кир всё прокручивал, разматывал в уме длинный день, который начался, казалось, целую вечность назад, а закончился здесь, в звенящей пустоте мёртвого этажа…

После того как все спальники были выданы, Кир, Вовка и Лёха немного пошарились по уровню, заглянув в том числе и в неосвещённую часть. Там было жутко, и за каждым поворотом чудились неясные тени, слышался невнятный шёпот и мелькали шорохи-призраки. Хотелось поскорее уйти отсюда, на свет, к людям, таким же испуганным и одиноким на этом чужом, нежилом этаже.

– Хотел бы когда-нибудь наружу?

Вовка прижался носом к оконному стеклу, вглядываясь в вечерний непроглядный морок внешнего мира, серого, бескрайнего, заполненного водой. Кир вдруг почувствовал себя в тюрьме даже не потому, что их по чьей-то злой воле заперли на закрытом уровне, а вообще. Вся их Башня была одной большой тюрьмой, и океан – самым безупречным и неутомимым тюремщиком.

– Чего я там забыл? – Кир отвернулся. Встал спиной к окну, всё ещё ощущая лопатками насмешливый взгляд древнего, шумящего за окном океана.

– А я бы хотел, – задумчиво протянул Вовка.

***

– Вставай, вставай, соня! – мать изо всех сил трясла Кира за плечо.

– Чего, ну… – Кир заворочался, закрыл лицо рукой, попытался отвернуться. Но мать продолжала тормошить его. Он не понимал со сна, где он, почему такой высокий потолок над головой, что это вообще такое, и вдруг, разом вспомнив, резко сел, оглядываясь по сторонам.

– Проснулся наконец, – улыбнулась мать. – А то я уж отчаялась тебя разбудить. Эх, Кирка, Кирка.

Она назвала его так, как в детстве – смешным полу-девчоночьим именем, которое всегда злило его, но сегодня ему было не до этого.

– А папа где?

– Побежал с мужиками к лифту. Там, говорят, чего-то привезли.

– Медицинская бригада приехала?

– Не знаю пока, – мать покачала головой.

Кир вскочил на ноги.

– Я тоже тогда побежал.

– Умойся хоть.

– Потом! – Кирилл махнул рукой.

На площадке рядом с лифтом шумела толпа.

Уже издалека Кир увидел людей, гудящих, возбужденных, и среди этой толпы злого, красного Егор Саныча, который размахивал руками и сорванным голосом пытался перекричать сотню других голосов – визгливо-тонких и басисто-густых, женских и мужских, высоких и низких. В каждом этом голосе, по отдельности и во всех вместе, за гневом, злостью и возмущением отчетливо звучал страх. Страх и был движущей силой этой на первый взгляд неуправляемой толпы, и он, страх, сейчас вел людей безжалостной машиной на Егора Саныча, который в одиночку противостоял этой толпе.

Конец ознакомительного фрагмента.