– Э-ээ-эээ-хх!.. – затяжно зевнул я. – На кой на кладбище ходите?

– Ужинаем. Пробу снимаем: неудобно в медчасти, до того как принесут ужин больным.

– Так нет, ээ-хх, во взводе госпитализированных.

– Будут.

– Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас… э-ээ-хх?

– Т-ээ-к… за этим, – щёлкнул Силыч пальцем по шее.

– Зачем, зачем?! – отметил я выразительный ответ.

– Попеть.

– Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?

– Проход в «миске» один, охраняется, а из наших кому нахрон нужны доспехи – вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поём мы в ужин, марпехи в столовой все сидят, жуют.

– Э-ээ-хх!.. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъёма лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите, без вас споют про голоса на кладбище.

– Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.

– За камсой? Закусывать?

– За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, ефрейтор Селезень с отделением прибудет к вечеру. Сварочный аппарат и ранцы принесу.

– Второй комплект? Ранцы-то на погибших были, Президент прислал забрать с оружием, обмундированием и мобильниками.

– Наши ранцы, не казённые. «Школьные». У «менялы»********* выменял ваш убиенный дядя.

– Селезень. Кто таков? Почему не знаю?

– Ефрейтор Селезень – начальник разведки Вооружённых Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере, нести караульную службу. До вечера останется базу законсервировать.

– А… Ну да… Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы – старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?

– Хлеб… насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме людей, на острове не водится. Зуд, опрелости.

– Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком активировать.

– Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому и Чону Ли выдали браслеты и ошейник не индивидуальной по запястьям и лодыжкам подгонки, тоже чешутся. Нет, знаю, к размерам самого трико-ком претензий нет – эластичное, надо усядется, надо вытянется, ляжет по фигуре. Браслеты – не по рукам и не по ногам, ошейник – не по шее. Мои мне не налазят.

– Каптёркой занимаетесь?

– На водокачке только что не ночую.

– Каптёрка в башне, вне расположения лагеря под куполом-ПпТ?

– Вы распорядились найти подходящее место, я и нашёл. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. Чтоб в ней, вне «миски», поздыхали, чтоб рук не марать. А мы там спокойно оденем экзоскелеты, доспехи, вооружимся ножами и сапёрками. И продсклад там же, в каптёрке определю.

– Разумно… Продовольственный склад в каптёрке… не лучше ли в подполье столовой, в вагоне-ресторане, разместить, где при колхозе вашем был? Ладно, закончим обустройство лагеря, решим. Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.

– А пусть поживёт здесь с нашего.

– Придать кого из пехотинцев? Идти на базу ночью.

– Мне провожатые только обуза.

– Старшине передадите моё распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.

– Слушаюсь.

Лебедько ушёл, и я, наконец, завалился в гамак. Уснул, только голову приткнул к импровизированной подушке из свёрнутой в валик хэбэлёнки с ботинками и крагами.

Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но все же на полголовы ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял «руки по швам» и, пряча пальцы за «крыльями» красноармейских галифе, почёсывал тайком бёдра.

Доложились.

Приказав отвернуться, я уселся в гамаке, достал из котелка зубной протез, развернул подголовный валик из хэбэлёнки, поставил на пол ботинки с крагами. Не удосужившись повернуть подчинённых к себе лицом, спросил в спины:

– Кто матчасть охраняет!

– Прапорщик Лебедько! – отрапортовал лейтенант.

– Он же ночью ушёл на базу прусскую.

– Вернулся.

– Один?

– C Камсой.

– Что такое?

– Привёл лейтенанта медицинской службы Комиссарова.

– Вчера вы… не пели. На кладбище не ходили. Без прапорщика не смогли? Или голосов замогильных боитесь? А, лейтенант?

На этом моем вопросе Крашевский ссутулился, а ефрейтор насторожился, прекратив чесать исподтишка бёдра. Не дождавшись ответа ни от одного, я скомандовал:

– Слушайте мой приказ: на плац – и по сто тридцать кругов сделать, чтобы протрезветь до завтрака. Бегом… арш!

Позёвывая, запросил у комлога время. До подъёма оставалось ещё двадцать восемь минут: «Переусердствовал старшина». Проделав манипуляцию с обувью, хэбэлёнкой и протезом в обратном порядке, улёгся в гамаке на живот и крепко уснул – так крепко в последний раз.