— Привет… — недружно и с какой-то угрюмостью в голосе отозвались с разных концов палаты болящие.

Поздоровался с Вакулой, поинтересовался, что у него. Оказалось, какой-то сложный передом в бедре, после неудачного наезда на столб, стоящий на повороте близ дороги.

— Понаставили этих столбов, — то ли шутя, то ли серьезно прокомментировал он свою неудачу. И тут же поинтересовался: вмазать есть что?

— Доктор намажет чем надо, — ответил в тон ему, — больничный режим нельзя нарушать, а то переправят в наркологию на комплексное излечение.

Он зло глянул на меня, не понимая, шучу или говорю всерьез, а я, чтоб не вступать с ним в перепалку, уже присел на кровать к Деду.

— А ты хоть с чем? Тоже с ногой, что ли?

— Ну да, мать ее! Так, разбарабанило к хренам собачьим, ступить больно. Правильно ты говорил, гвоздь, тудыть его, растудыть, заразный оказался.

— Не заразный, а ржавый, а может, потом какая дрянь в рану попала, — внес свою поправку, но вряд ли ему стало от того легче.

— А ты чего, специально зашел нас проведать? — спросил он, как всегда, серьезно и сосредоточенно, словно от моего ответа зависела его дальнейшая судьба.

— Да тоже пациентку привез, гадюка цапнула, — пояснил, не вдаваясь в подробности.

— Вон оно чего… — вздохнул Дед и замолчал.

Я уже собрался было уходить, как вдруг Вакула, взмахом ладони подозвал меня к себе. Я наклонился, ожидая, что он опять будет просить спиртное, но он завел речь совсем на другую тему

— Слышь, чо скажу, у тебя уазик на ходу?

— Да ездит покуда, только бензинку жрет немеренно, я его только в грязь завожу, когда выбраться надо, а так не трогаю. А зачем он тебе?

— Тут дело такое, капканы у меня в лесу стоят настороженные…

— И что с того? — не удивился ничуть его сообщению, зная, что он промышляет втихушку добычей медведей, иначе говоря, браконьерствует.

О том знали все в деревне, но молчали, не желая связываться с ним из-за его пакостного характера. Да никому особо и дела не было до несчастных медведей. В Гринписе никто из наших деревенских не состоял, и так уж повелось, что хоть браконьеров втайне, может быть, и осуждали, но и доносить на них не решались. В наших краях грех не воспользоваться дарами природы, будь то грибы, ягоды или любая живность. Отродясь народец деревенский и лосей валил, и, кто посноровистей, на медведей ходили. Разве их кто когда жалел? Зверь, да и только. А раз зверь, значит и бить надо. Иначе как его добывать? Живьем он в руки точно не дастся… Вакула же на этом деле поднаторел и, по слухам, каждое лето брал одного, а то и несколько медведей, ставя в укромных местах капканы на них. Но у нас с ним о том разговора никогда не было, а сейчас признался, потому что больше не к кому обратиться.

— Да вишь, браток, — продолжил он заискивающе, — меня этот столб надолго уложил, не знаю когда и отпустят. Лепила грит, не мене месячишка кувыркаться мне придется тут вот. И потом еще с костылем колупаться, грит… — И он выразительно глянул на меня, будто я могу в чем помочь его беде.

Его блатные словечки, типа «грит», «лепила», как на зоне зовут докторов, резали слух и хотелось побыстрей смотаться под благовидным предлогом, но он будто понял и схватил меня за рукав куртки, притянул к себе.

— Так я тебе расскажу, где у меня капканы стоят, туда только на уазике можно сунуться, ни на чем больше не пробраться. Боюсь, сидит там мишка уже, хорошую приваду последний раз разложил. Должен прийти! Я тебе говорю, должен, мамой клянусь, попадет, если уже не сидит…

— Не-е-е, я на такое дело не подписывался, сроду на медведя не ходил. Уток, косачей, тех стрелял, а медведь… Нет, ищи кого другого…

— Да ничего там сложного нет. Подъедешь поближе, машину заглуши, но наружу не выходи, а то он может поблизости где быть, мигом башку открутит. Посиди послушай, он должен будет голос подать, если в капкане. Тогда бери ружье и выбери место, там березки молодые растут, особо не спрячешься, близко не суйся, а так шагов на полсотни стой, чтоб бить наверняка. Он тебя учует, встанет на задние лапы, тогда и стреляй или под левую лопатку У тебя ружье-то какое?

Он словно знал, что когда речь заходит об охоте, а то как ему не знать, мужик ушлый, всю жизнь только и делал, что хитростью жил, потому знал, человек, который хоть раз стрелял из ружья, уже считает себя этаким Следопытом, Зорким Глазом и никак не откажется от возможности добыть зверя. Иначе… Иначе он потеряет достоинство и в своих собственных глазах те, кто узнает о том, уважать его просто перестанут. Это как с женщиной, сказавшей тебе утром, что мужика она не увидела. А тут все серьезней. Если у тебя есть ружье и ты отказываешься применить его, грош тебе цена. Не охотник, а для наших мест, если не охотник, то и не мужик. Знал Вакула, как наступить на больную мозоль, за какую веревочку дернуть. Потому и дослушал его, но ответ свой не сразу дал. Сказал, поищу напарника. На прощание он заявил, что в случае удачи все мясо могу взять себе, а ему должен буду оставить шкуру. А чтоб она не ссохлась, хорошо просыпать ее крупной солью и положить в темное место.

Абзац первый

Вышел я из больницы, будто мне самому операцию сделали. В мыслях полный кавардак. С одной стороны — никакого желания не было ехать проверять эти чертовы капканы. А с другой, ужасно хотелось стать добытчиком. И опять вспомнились Дедовы слова: много званых, да мало избранных… Не сказать, что почувствовал себя избранным, но уж так мы все, мужики, устроены, что в душе каждый ощущает себя охотником. Видно, еще с каменного века, когда на мамонтов ходили, живет в нас это самое чувство и изжить его ну никак невозможно… И все одно, до конца ничего не решил — подписываться ли мне на это дело или рукой махнуть, плюнуть и растереть, попросту забыть, будто и не было разговора с Вакулой.