А уж если музыка действительно нравилась, то у серба перещёлкивало что-то внутри… И пусть ещё минуту назад он шёл преспокойно по своим делам, едва показывался он – король улицы – аккордеон, ноги сами пускались в пляс под горячий балканский бит. Словно ультразвук, собирающий китов во всём Мировом океане, мелодия чудесным образом разносилась по кварталу, и музыкант в мгновение ока обрастал толпой зевак.

«Браво! Браво!» – кричали они, осыпая котелок звонкими монетами.

Кто-то положил совершенно изумительную розу. Театрально нагнувшись, музыкант вручил её маленькой девочке, жавшейся к маме.

«Спасибо», – сказала она по-русски.

«Пу-жалуй-ста», – ответил музыкант с сильным акцентом.

***

Всё бы ничего, но от шума разболелась голова.

«Хочу домой! Мря-я!» – захныкал я.

«Хочу кушать! М-рум!» – вторил мой живот.

Ужин не заставил долго ждать. Мы разместились на летней террасе: в зале всё было занято. Борясь с ветром, Миля и Лёля кутались в пледы, стараясь лишний раз не высовывать конечности. Гоше же всё было нипочём. Такие они, суровые питерские парни.

«Толстокожий», – буркнул я.

«Шерстяной», – парировал он.

Впереди было ответственное дело. Отрепетировав речь, Гоша поднял руку – позвать официанта. Золотое кольцо вспыхнуло, точно жемчужина. Этот символ чистой любви, соединивший два сердца, в тёплых лучах заката выглядел волшебно.

На блеск, гаркая и крича, слетелись сороки. Только были это не птицы, а люди – разодетые в яркие перья и тряпки, с жадным огнём в глазах. Они облепили наш столик, вперёд подалась женщина. Коснувшись Гоши подолом длинной юбки, она запела.

Цыганка то пела, то плакала, прижимая к груди малыша. Смуглого, обёрнутого в грязные лохмотья, с заскорузлой грязью на щеках. Она всё пела, и от голоса её по телу бежали мурашки. Как же крепко спал малыш!

«Привык», – подумал я и вспомнил себя – маленького, брошенного, с шерстью в мокрых сосульках.

Пошарив по карманам, Гоша нашёл несколько купюр. Рассыпавшись в благодарностях, цыганка удалилась танцующей походкой.

Ш-ш-ш! – шуршал подол её юбки, и вот уже её и след простыл.

Вскоре показался официант. Выругавшись на попрошаек, он повернулся к нам. Лучезарно улыбнулся:

– Изволите, гoсподо (серб. «слушаю вас»).

– Давай, как репетировали, – подмигнула Миля.

– Црни чай са медом и лимуном (серб. «чёрный чай с мёдом и лимоном»), – выдала Лёля.

– Браво, – восхитился официант, – дoбро гoворите српски (серб. «вы хорошо говорите по-сербски»).

– Мoлим, – Гоша сложил руки, – капучино (серб. «пожалуйста, капучино»).

Приняв заказ, официант повторил его:

– Црни чай са медом…

– И са лимуном!

– Oпростите! (серб. «простите»). Црни чай са медом и са лимуном. То и то? (серб. «это всё?»)

– И то, и то, – возмутилась Лёля. Что непонятного?

Стоило ему отойти, как наш столик выдохнул. Увлечённые весёлой беседой, мы не сразу заметили мужчину – грустного, хромого, что тёрся вокруг да около. В распростёртой руке лежала какая-то записка. Недолго думая, Гоша сунул купюру и ему, и озорному мальчишке, подошедшему следом. Несмотря на показную живость, мальчик был кожа да кости.

Я сидел в переноске, не показывая носа. В животе продолжало предательски урчать. Чуть дальше по улице надрывалась цыганка, в кафе играл лёгкий джаз. От какофонии звуков я страшно устал. Скорее бы домой! Уткнулся носом в сетку – но Миля даже не смотрела в мою сторону.

Растянувшись, сложил мордочку на лапы и начал потихоньку засыпать – как вдруг увидел это! Жуткий блуждающий глаз, длинный острый нос и зубы чёрные, гнилые! Воровато озираясь, цыганка рыскала по сумке.

«Тс-с», – прошипела она. На раз-два обрубила ремешок.

И тут я очнулся. Как взял, да как зарычал грозным басом: «Ра-р-р-р!»

В ужасе схватив сумку, цыганка побежала. Эй, подождите, а я? А как же я?

«Облачко!» – подскочила перепуганная Миля и бросилась за нами.

Я брыкался и шипел. Рассыпаясь в проклятиях, женщина остановилась за углом, чтобы немного отдышаться. Стоило ей наклониться за сумкой, как острые когти-ножи вонзились в её грудь! Цыганка завизжала. На куске её плоти раскачивался я, словно на шторе.

Подоспевший Гоша огрел её по спине. Миля схватилась за сумку: «Брось его! Брось!»