Шрифт:
твой голос заслуживает лучшего обрамления. Он – бриллиант. Не забывай.
Сказала: будет все, чего заслуживаешь. И загнула цену: оставить все.
***
– Крис! – он едва повысил голос, – Не пускай сюда больше эту!
Как она управлялась со всем этим – никто не понимал. Только что охранником не была. Записи, концерты, диски, фото сессии, графики, костюмы и оборудование – все находилось в ее руках. Железно: никаких встреч с фанатами, никаких совместных фото. Вся эта бешеная толпа поклонников видела его только на сцене, в клубах дыма.
только голос, мой мальчик. Только твой голос и имя – вот что должно достаться им.
Как удавалось ей прятать Кая после концертов? Как умудрялась она его увозить от служебных ходов, оккупированных орущими, не желавшими сдаваться в своем желании урвать хоть часть его – не важно, внимания или еще чего – девчонками? Никто не знал. Говорили, что за ней везде следуют тени: невидимые работники звездного фронта. Говорили так же, что по ее тихому, едва слышному слову, они делали все и больше. Никто их не видел, никто не знал их имен – только едва заметные, в форменной серой одежде, молчаливые фигуры. Те же молчаливые фигуры приводили в номера самых разных гостиниц таких вот обладательниц черных, белых, розовых волос, бледной веснушчатой кожи, и самых разных голосов. Его воротило. И каждый раз ни одна из таких вот не оставалась в его постели дольше, чем нужно было для качественного траха.
опять трахнул, прежде чем понял, что трахну
***
Ее фото на стене. Маленькая девочка, веснушки, теплая ладошка на его плече:
– Не бойся, плачь. Это не плохо. Это просто значит, что ты еще что-то…
Он почти забыл и лицо ее. Его. Герда. Щит и меч. Защитница. И звонок телефона. И опять приглушенный шепот в трубку: Кай, как ты там? как будто это действительно хоть немного ее волнует. На часах три утра. Его. Герда. Его щит и меч. И звонок. Не вытянутый из уставшей памяти, а настоящий, тревожный. Зачем звонят в три часа утра? Он тянется за трубкой, нажимает "принять", чтобы столкнуться со срывающимся, надломленным голосом Герды. Он не помнит такую Герду. Она же сильная, гордая. Девочка…
– Ба, – только и разбирает он сквозь слезы, – Кай, Ба, ее больше нет.
– Стоп, девочка, стоп. Успокойся, – вдох и взять себя в руки, взять себя в ебучие руки! – Герда, просто скажи мне – Выдох: – что случилось?
добро пожаловать в мою жизнь
Кай. Бледный светловолосый мальчишка со злобным взглядом прозрачных, глубоко посаженных глаз. Грубый оскал, выставленная в предостерегающем жесте ладонь, жуткое, рваное «отвали, дура». И опять – этот злобный взгляд. За прозрачностью – пустота. А потом – мое отражение. И моя трясущаяся ладошка на его плече. Он, конечно, тут же сбросил ее – но я такая упрямая.
Он пришел к ба поздним вечером. Ну, как пришел – привели. Тощая, как жердь, и такая же прямая тетка. «… такой племянничек достался, спасибо сестрице… она-то с муженьком свалила, поминай как звали, а мне мучайся…» Я тогда никак не могла понять – за что такие вот слова мальчишке? Ну да: дикий, забился в самый дальний угол комнаты, чуть под кровать не залез. Но кто-то же его сделал таким. Не эта-ли, жердь? Ба, видимо тоже, как-то так подумала, потому что выставила, не дослушав гневную тираду. И мне, проходя мимо, тихонько бросила: «он хороший. Ты присмотри за ним, Герда».
Оттого я и разыскала его. А когда увидела эти разводы на щеках, покрасневшие злющие глаза, худые острые плечи, которые он тут же, как меня заметил, расправил горделиво – не смогла не заговорить. Не смогла не сесть тут же рядом. Не смогла не поделиться секретом:
– Не бойся, плачь. Это не плохо. Это просто значит, что ты еще что-то чувствуешь.
И не плюнула на это все, когда услышала в ответ шипение и яд:
– Иди куда шла, рыжая!
Он еще долго огрызался, ощетинивался, вырывался. Но ба растопила его забитое, изломанное сердечко. И меня подталкивала: не бросай, помогай, не уходи.
А потом были розы. Как же ба их любила! Садик, разбитый позади дома, она не покидала часами. И только накануне, когда стала себя чувствовать совсем уж плохо, не провела там привычно полдня. Позвала меня к себе. Взяла за руку.
– Не бросай его, Герда. Пообещай мне, девочка. Присмотри за ним и за его сердечком.
– А как же розы, ба? – сама не своя шепчу я. Ба легонько постучала тонкими иссохшими пальцами по моей ладони, протянула устало:
– А что им будет? Они всегда с вами и им хорошо…
Кай.
Ба всегда верила в него. Верила, что он хороший. Видела в нем только хорошее. Даже, когда новости о его загулах, девочка на одну ночь и прочей грязи, стелившейся за ним наподобие долбанного шлейфа, дошли до городка. Ох, как же их тогда смаковали все кому не лень. Но к ба эта грязь не липла никак. Она продолжала твердить, что Кай хороший, добрый – просто запутался, вот и все. Даже когда ничего в нем не напоминало уже того мальчишку, ищущего у нее поддержки и понимания – ба изо всех сил старалась видеть в нем только свет. И меня приучала к тому же.