Словом, именно на поездках в школу я подвел черту. Я старался все сделать так, чтобы ее не заметили: в субботу я возил на своей машине в магазины маму, сам предложил родителям вывезти их в воскресенье на "своей новой машине" за город. Но в понедельник вечером отец обнаружил эту "черту": "Разве ты не на машине ездил в школу? Почему?"

И вот во вторник я ехал в автобусе и изнывал от сознания собственной вины. Я даже не шел пешком - и это после того, как втолковал им, что люблю ходить пешком, что, по мнению докторов, это лучшее упражнение для укрепления всего организма. Я ехал автобусом. За двадцать пять центов. А машина стоимостью в три тысячи долларов стояла в это время на приколе прямо перед нашим домом, где я должен был сойти с автобуса.

Я выглянул в окно - такой ли уж сильный дождь на улице, что нельзя идти пешком. Лило так, что казалось, в окна автобуса вставлены рифленые стекла. Но и это не облегчило мне душу. Я представлял себе, как вечером отец спросит: "Ты на машине ехал в школу? Нет? Почему?"

От этой мысли меня передернуло, и тут я заметил, что рядом со мной у окна сидит девочка из нашей школы. Я сказал ей:

–  Привет!

–  Привет, - ответила она, а мне захотелось, чтобы рядом сидел кто-нибудь совсем незнакомый, чтобы можно было не обращать на него внимания.

Филды поселились на нашей улице, в двух кварталах от нашего. дома года два назад, и мы с Натали какое-то время учились в одном классе. У нее были длинные темные волосы, держалась она тихоней - пройдешь мимо и не заметишь, - и она вроде бы занималась музыкой, - это, пожалуй, все, что я знал тогда о Натали Филд. Она была хорошенькая, впрочем, почти все девушки кажутся мне хорошенькими, так что не мне судить. Вы бы не назвали ее красивой, потому что она была коренастенькая и суровая на вид; но мне думается, что она была хорошенькой, только не всякому дано было это заметить, потому что и она не всякого замечала. Но на этот раз так уж получилось, что я это заметил, потому что она заметила меня. Не могла не заметить. С моего ранца, который промок насквозь, капало прямо ей на колени. Я передвинул его, чтобы капало на мои, и сказал:

–  Извини. Всего лишь сильнейшее артериальное кровотечение. Сейчас пройдет.

Вот это уж действительно было странно - я и вдруг заговорил! Ну, промямлил бы как обычно: "Извини", передвинул ранец - и все, точка. Видно, тошно было мне от самого себя, от чувства вины за машину, и от ярости, и от одиночества, и от мысли о том, что быть семнадцатилетним ничуть не лучше, а может быть, даже хуже, чем шестнадцатилетним, и все в том же духе, так что выбился я из привычной колеи. Захотелось как-то отойти от всего этого, ну хоть незнакомую девушку посмешить. А может быть, было в ней самой что-то такое, что заставило меня заговорить, вернее, сделало для меня возможным заговорить с нею. Или, когда встречаешь человека, с которым суждено встретиться, ты это неосознанно чувствуешь?..

Она рассмеялась искренне, удивленно и радостно. А я продолжал:

–  В результате кровотечения из тазобедренной артерии это наступает... запамятовал, через сколько секунд: то ли через семь, то ли через пятнадцать.

–  Что наступает?

–  Смерть от потери крови. Гыр-гыр-гррых! - и я свалился на сиденье автобуса и тихо "скончался". Потом сел и сказал: - Да, воротник мой промок насквозь, словно льдину за пазуху положили.

–  У тебя же волосы мокрые, с них и капает тебе на воротник.

–  Мокрец я несчастный, - прорвалось у меня.

–  Послушай, у вас ведь историю преподает мистер Сенотти, верно? Как он?

–  Да нормально. Псих. Грубиян. Должно быть, потому, что имя-то у него Наглый**, - не его это вина.

______________

** Тут игра слов: Оуэн немного искажает фамилию учителя: переделывает итальянскую фамилию "Sennoty" в "Snoty" - наглый, бесстыдный.

–  На мне висит еще социология, и мне бы подходящего преподавателя найти, покладистого.

–  Тогда Наглый не подойдет. Возьми лучше Вребек. Она только и знает, что кино показывает.

–  Я у нее занималась. Поэтому и ушла от нее. Ох, прямо не знаю... Дерьмо! - именно дерьмо! да еще со злостью, сказала она. - Терпеть не могу всю эту халтуру, а заработать на хороших преподавателей не хватает времени.

Все это она говорила не столько мне, сколько себе. Но у меня, как говорится, аж дух захватило. За двенадцать своих учебных лет, включая детский сад, я еще ни от кого не слышал, чтобы он "терпеть не мог всю эту халтуру".

–  Как это у тебя не хватает времени? Что, у тебя тазобедренная артерия порвалась? Не паникуй - у тебя целых пятнадцать секунд в запасе.

Она снова рассмеялась и взглянула на меня. На какую-то секунду, но взглянула и увидела. Она посмотрела на меня не для того, чтобы увидеть, как она выглядит в моих глазах, она посмотрела, чтобы разглядеть меня. А это редкость, по собственному опыту знаю.

Уже тогда у меня сложилось впечатление, что с этой девушкой редко шутят, что мои дурачества ей в новинку и что они ей нравятся. И ведь странно, что и я тоже до того дня не больно-то много дурачился. С малознакомыми людьми - а в их число входило практически все человечество, за исключением моих родителей, Майка Рейнарда и Джейсона Соэра, - я или совсем не разговаривал, или говорил исключительно на серьезные темы, что тут же отбивало у моих собеседников всякую охоту продолжать разговор. Но я все же мужчина, а мне кажется, что в наш век особи мужского пола почти инстинктивно предпочитают легкомысленное поведение. Девушки хихикают над многим, хотя в сущности своей они, по-моему, всегда серьезны. А парни тем временем валяют дурака, насмешничают, все обращая в шутку. С Майком и Джейсоном - они, пожалуй, ближе всего подходили под определение "мои друзья" - мы всегда все высмеивали. Мы ни о чем не говорили всерьез. Ну разве что о спорте. Правда, больше всего нас занимал секс, но и о сексе мы не говорили серьезно - так, рассказывали неприличные анекдоты, или пижонили друг перед другом знанием сексологической терминологии: в своих разговорах разбирали женское тело на взаимозаменяемые детали, как если бы оно было машиной. По части анекдотов я преуспевал, а вот в терминологии был слабоват.