— Ну, здорово, Бодров.

— Здравствуй, Теймураз.

Я понимал, что вероятность того, что мы случайно здесь оказались вместе в обезьяннике минимальна.

Все же, мой опыт, состоящий событий в прошлой жизни и в настоящей, подсказывал, что всё у таких «совпадений» есть причина.

Осталось набраться терпения и узнать ее.

Теймураз продолжил. Я отвечал лежа, не меняя позы и глядя в потолок.

— Давно тут сидишь?

— Да как сказать? Вроде недавно, часа два, но такое ощущение что месяц прошел.

— Привыкай, старшие пацаны рассказывали, что в тюрьме время тянется очень долго. Они говорят, что это и есть настоящее наказание.

— А я, если что, не собираюсь тут задерживаться, Теймураз. Зачем мне привыкать к тюремным порядкам и философии? Я скоро выйду.

— С хрена ли ты решил, что тебя менты выпустят? Лучше не настраивайся, чтобы потом не расстраиваться. Как говориться, чтобы не разочаровываться — нужно не очаровываться.

— Ну как с хрена. Я просто знаю, что я не виноват в том, в чем меня могут подозревать. Они разберуться и выпустят.

— Все говорят, что не виноваты. Не будь таким наивным, думаешь ментам есть дело до справедливости? Они плевать хотели. Знаешь, сколько людей невинных по тюрьмам сидит?

— Сухишвили, — я приподнялся на локте и обернулся в его сторону, — ты пришел мне мозг компостировать?

— Странный ты человек, Бодров. Я к тебе со всей душой, поддержать тебя хочу, от ошибок уберечь, а ты огрызаешься. В чем тебя подозревают?

— Тайна следствия, Теймураз. Прости по-братски, не могу сказать за что. Ты же знаешь, что тут даже стены, вооот такие, — я показал руками большой размер, — уши имеют. Насчет души и ошибок: сам-то, как попал сюда?

Мне перестал нравиться его назидательный тон и ход разговора поэтому я решил сменить тему обсуждения.

Теймураз резко встал. Мне ошибочно показалось, что он вспылил и собирается драться, поэтому я вскочил ему навстречу. Мы стояли лицом друг к другу и смотрели в глаза.

Он медленно наклонился к моему уху и тихо произнес.

— Я тут из-за тебя. Мне кое-что нужно тебе передать.

— От кого? — спросил я его так же тихо.

Он назвал имя отчество отца Маши.

— От Павла Николаевича. У вас ситуация резко поменялась.

— С чего мне тебе верить?

— Что ты, как ёж, сразу иголки вперед выставляешь? Я между прочим, мог бы и не помогать, а спать дома в теплой кроватке, под одеялом.

— Что же не остался в кроватке.

Он опустил голову. Посмотрел куда-то в сторону.

— Должок у меня перед тобой? Не мог не прийти.

— Должок? — я удивился.

— Да, ну помнишь товарищеский, комсомольский суд?

— Это где меня из комсомола исключили? — я кивнул головой, — ну помню и что?

— Тебя несправедливо судили и исключили, и ты, и я, мы оба это прекрасно знаем. Я хочу исправить это между нами.

— Что совесть заела?

Я показал рукой на скамейку, на которой только что лежал, и жестом пригласил его сесть. Не шептаться же всю ночь стоя.

Он кивнул, сел рядом расположив руки по бокам и держась за край скамейки. Ноги его были скрещены, а голова опущена.

— Ну типа того.

— Так я приходил же к тебе, по-моему, мы эту ситуацию между нами решили. Единственное, ты мне так и не сказал, кто меня бил по затылку. Я потом у Вики узнал, что это был Корольков. Так, что я зла на тебя не держу.

— Вика не все видела…

— В смысле не всё?

— Ударов было два.

— Что значит два?

— Первым я тебя бил, Вика в это время отвернулась. Ты поплыл, но устоял на ногах. Вторым добивал Корольков, мне показалось, что мы тебя убили.

Было заметно, что эти слова давались ему с огромным трудом.

Он продолжил:

— Я часто видел тебя во сне. Поговорил с братом, он не понял. Поговорил с мамой, она сказала, чтобы я попросил у тебя прощения. Меня всегда учили, что мужчины, а грузинские мужчины тем более, не извиняются. Но все же… Прости меня Бодров, за то, что ударил тогда тебя сзади. А потом на товарищеском суде не сказал правду по меня и этого говно — Корольков.

Наступила пауза.

— Принято. Я принимаю, твои извинения. Можешь больше не переживать, в комсомоле я восстановился, а моя голова даже стала лучше варить. Ты реально попал в милицию в КПЗ, чтобы просить прощения?

— Нет, но это связано. Я же сказал, что в долгу у тебя. Машин отец передал тебе, что вам назначили другого следователя и этот следователь ваш враг.

— Что значит вам? Мне и Маше?

— Нет, Максим, все идет намного хуже, чем ты думаешь.

Я нахмурился повернулся к Сухишвили. Он все еще смотрел в пол, устланный грязно оранжевой метлахской плиткой.