Предложение моего спутника, конечно, не могло прийтись по душе швейцару: если администрация узнает, у него будут неприятности. Но, поскольку «господин» обещает покинуть отель в шесть часов утра и поскольку это «друг» мсье Прадье, он готов сделать вид, что ничего не замечает.

Итак, пора прощаться. Мне хотелось сказать несколько дружелюбных слов грустному и затравленному молодому человеку, с которым я провел такую необычную ночь. Но его замкнутость, даже враждебность, расхолаживала. Я не мог произнести ни одного приветливого слова.

— Что ж, спокойной ночи, — сказал я, но, увидев его холодную улыбку, поспешно поправился: — Счастливого пути.

— Спокойной ночи, — ответил он и добавил без малейшей теплоты в голосе: — Еще раз спасибо.

Мы пожали друг другу руки, и я пошел наверх.

Здание отеля было построено с большим квадратным холлом в центре. На каждом этаже лестница образовывала небольшую внутреннюю галерею, откуда были видны четыре плетеных кресла и круглый стол на самой середине ковра.

Я поднялся на четвертый этаж, где находилась моя комната, перегнулся через балюстраду и посмотрел вниз. Он сел на одно из кресел в слабо освещенном холле, положил на колени сумку и прикрыл ее плащом.

Три часа спустя я тихонько вышел из своей комнаты, в пижаме, в ночных туфлях, и подошел к балюстраде. Он сидел в том же кресле и, видимо, дремал. Я долго смотрел, как он спит. Он надел на себя плащ, вытянул вперед длинные ноги, скрытые низким столиком. Руки лежали на животе, голова склонилась на левое плечо. Бледный свет, падавший сквозь стеклянные двери, еще более ослаблял и без того тусклое ночное освещение. На всех этажах гостиницы царила больничная тишина.

Мое решение было принято. Я знал, что пойду до конца. Вернулся в комнату, быстро оделся. Затем очень медленно спустился по лестнице и, бесшумно подойдя к креслу, положил руку на его плечо. Он вздрогнул, посмотрел на меня в упор, и в глазах его промелькнуло явное беспокойство. У него был усталый вид, веки опухли от сна, небритые щеки подчеркивали худобу лица.

— Пошли, — шепотом произнес я. — Я довезу вас.

— Который час? — спросил он.

— Половина шестого.

Он встал и молча последовал за мной через холл, держа сумку в руках. Швейцар спал, вытянувшись в шезлонге, стоявшем позади стола. Я открыл, точно вор, тяжелую входную дверь, и мы оба вышли на улицу. В ледяном молчании рассвета слышался только шум падающей воды в фонтане.

— Вы напрасно беспокоились, — сказал он мне, когда мы сели в машину. — Я бы и сам дошел до вокзала.

Я включил мотор и ждал, пока он прогреется. Таков был один из самых настоятельных советов Агостини: никогда не ездить на холодном моторе. «Сначала вы заводите машину, — поучал он, — потом пьете чашку кофе и только после этого отправляетесь в дорогу». Я дал поршням возможность хорошенько выкупаться в масле, и вскоре они уже работали в обычном ритме. Тогда я включил передачу и отпустил сцепление.

— Довезу вас до Мореза, — сказал я невозмутимо. — Мы прибудем туда раньше поезда.

Впервые за все время нашего путешествия пришлось удивиться ему — и он не стал скрывать своего изумления. Он повернулся и долго молча смотрел на меня. Я знал, что его изумление скрывает и беспокойство и недоверие, которое не покидало его всю дорогу и сдерживало малейшее проявление чувств между нами.

Я был вправе ждать хоть нескольких слов благодарности: ничего подобного! Можно было подумать, что он намеренно выбирает самые обидные слова.

— Не предполагал, что ваше любопытство зайдет так далеко, — наконец произнес он. Я ничего не ответил. Он добавил: — Да, ведь вы же любите водить машину.

При выезде из Шампаньоля мы пересекли Эн и теперь шли над рекой по прямому, ровному шоссе, обсаженному елями. Дорога все время подымалась вверх, и мы ехали не спеша. Солнце еще не взошло, но по каким-то почти не ощутимым признакам в воздухе чувствовалось, что небо, вон там наверху, вот-вот сбросит с себя покров ночи.

Что привело меня сюда? Я не мог теперь ссылаться на нелепое стечение обстоятельств, не мог уже обвинять Бернадетту в том, что она завлекла меня в какую-то ловушку: обвинять я мог теперь лишь самого себя.

Сегодня я пытаюсь восстановить в памяти все, что произошло со мной в ту ночь. Помню, что, придя к себе в номер в «Гранд-Отель дю Юра», я, несмотря на поздний час, сперва принял ванну, затем лег в кровать, но спать мне не хотелось. Долго мечтал о Франсуазе, вспоминал ее нью-йоркские шелковые кимоно, которые она надевала на ночь, ее кошачью манеру свиваться в клубок, лежа в постели. Но мысли все время возвращали меня к молодому человеку, спавшему в плетеном кресле в холле отеля, и я бессмысленно повторял фразу не то Монтеня, не то Паскаля: «Одинокий путешественник — это дьявол…»