Машина несколько раз останавливалась для досмотра, охрана выходила для сдачи своего оружия. Постоянное курение, жуткий мат в общении между собой у служивых. Мне это резало слух и сильно раздражало. В себе я давно умело подавил возможность, даже в экстренных случаях переходить на мат. Долгое время, посвящая внимание к словам, которые произношу вслух и к их истинным значениям. Я уже знал о силе слова, влиянию его на нашу жизнь и душу. Но здесь всё было по-иному. Это другой мир – мир не умевший созидать.

Из машины выводили по одному, четко выкрикивая фамилии с карточки. Делая первые шаги, спускаясь по ступенькам автозака, я увидел закрытый ангар, в который заехала наша машина. Мы спускались в длинное помещение со множеством металлических решёток и дверей по сторонам. На входе в этот коридор мне сказали назвать свою фамилию, год рождения и статью. Я всё выполнял, озираясь, желая сразу найти место, где не будет сквозняка и холода, который за десять суток пронизал меня насквозь. Множество сотрудников уже в другой форме, с дубинками, недовольными лицами. Их взгляды пристально въедались в каждого, заглядывая в глаза и осматривая качество одежды.

– Что ты пялишься, чего башкой своей крутишь, – неожиданно накинулся на меня какой-то сотрудник.

– Что молчишь, что не с тобой разговариваю? – начал давить на меня он же.

– Да вот смотрю, как вы тут живёте, порядок ли тут у вас? – ответил я.

Моё умение быстро отвечать и сбивать с толку задающему мне вопрос, сработал. Я это сказал автоматически, надеясь, что доля юмора в моих словах будет расценена доброжелательно. Он сделал вид, что говорил не со мной и прошёл по коридору. Я был рад, что он отстал от меня. Мне сейчас надо было как-то освоиться, принять поскорее происходящее со мной.

Потолки высокие, стены давно не видели краски, освещение было скупым, опять грязь и холод. Но главное, запах тюрьмы, он особенный: гниющий и кислый, сырой и прокуренный. Досмотр проводили по одному. Просматривают вещи, каждый шов в одежде, вырывают стельки из обуви, у кого металлическая планка в подошве, рвут подошву, вытаскивая всё, что звенит от ручного металлодетектора. Режут мыло, открывают тюбики с пастой, что им не нравится, тут же выдавливают. Забирают шнурки, пояса, любую вещь, которая может им не понравиться. Всё, что они забирают, тут сбрасывается в отверстие в столе, под которым стоит ведро для мусора. Что им приглянулось, складывается на окно. Меня досматривал как раз тот самый служивый, с которым мы обменялись фразами несколько минут назад.

Конечно, мне досталось. У меня забрали всё: средства личной гигиены, продукты, спички и остатки сигарет. Что-то сразу улетало в мусор, что-то оставлялось на окне. Моему терпению пришёл конец, и я взорвался.

– Что вы творите, предоставьте мне список вещей, разрешённых для СИЗО, где права и обязанности арестованных, на меня распространяется презумпция невиновности, и я защищён равными с вами правами по Конституции Российской Федерации, – просто заорал я, сорвавшись, не желая соглашаться с этим беззаконием.

– Слышишь, закрой рот, пока ты не поехал на пресс-хату, там тебе быстро объяснят про Конституцию и права, – и все мои вещи, лежащие на столе, смахнул на пол.

– Раздевайся, снимай всё, – жестко сказал мне второй.

Я начал раздеваться, совсем не понимая, как себя вести. Меня досматривали, заглядывали в рот, межу пальцами рук и ног, я приседал, спустив трусы. Моё тело дрожало от холода, в помещении было не более десяти градусов. Одеваться мне не давали, явно затягивая с досмотром снятых с меня вещей.

– Закрой его отдельно, – дал команду мой служивый.

Небольшая комната с дверью, бетонная, холодная лавка, тусклый свет. В ожидании я провёл более двух часов. Я приседал, махал руками, и это давало мне возможность не замерзать. Чувств не было никаких, полная пустота внутри. В небольшой глазок с регулярностью заглядывал постовой, слышны были голоса. Меня выводили дважды, к врачу, молодой девушке с красивым лицом, которая поинтересовалась о моих болезнях, отправила на флюорографию и на откатку пальцев, такую процедуру со мной проделывали и в ИВС. Всё остальное время я ждал. Очень хотелось курить, и у меня пробуждался интерес, что же будет дальше.

«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя», – тихо бормотал я себе под нос.

Выкрикнули мою фамилию в коридоре, я понял, что мне надо отозваться, что я и сделал. Дверь открылась, и я с вещами пошел с охранником. Мне открыли дверь, которая вела в темный коридор подвального помещения.

Я спустился, не задавая никаких вопросов. Глубокое подвальное помещение, точнее это был коридор, очень длинный. Освещение только на входе и выходе, он был набит людьми до отказа. Кто-то разговаривал, большая часть молчали, почти все курили. Воздуха было очень мало, мне сразу стало понятно о необходимости найти себе место и желательно ближе к некурящим. Но и это было сложно. Там, где были места, под ногами стояла вода по щиколотку от протекающей тут же трубы. В другом месте были люди, но они стояли молча и с очень угрюмыми лицами. Стать рядом с ними во мне не откликалось, и я решил искать место с теми, кто ведёт хоть какой-то разговор. Это было с умыслом, я желал хоть как-то отвлечься в чужих разговорах, скрасив своё длительное одиночество, послушать полезную информацию о тюрьме, о которой я тогда не знал ничего и, возможно, задать вопросы.