Мы правильно сообразили, где искать следы нашей подруги. «Скорая» действительно сдала Алину на руки врачам из кардиологического отделения. Но потом, когда ей сделали кардиограмму и не определили ничего угрожающего ее жизни, перевели в отделение нервных болезней. Там мы ее и нашли.

Степа боялась, что нас могут не пропустить в палату.

— А вдруг в отделении карантин? В нашей районной больнице карантин круглый год. Зимой эпидемия гриппа, летом дизентерия.

Поэтому она очень удивилась, когда по первой нашей просьбе нам выдали белые застиранные халаты и пустили в отделение.

Алина лежала на кровати у двери в палате с тремя дамами преклонного возраста. Не могу сказать, что она выглядела совсем уж плохо. Она мирно спала, и на ее щеках даже играл легкий румянец. Немного припухшие веки едва подрагивали, слегка простуженный нос сопел.

При виде спящей Алины Степа расчувствовалась.

— Алина, девочка, что же с тобой случилось? — она смахнула со щеки слезу и за неимением свободного стула села на край Алининой кровати.

— Как она? — спросила я у соседок по палате, которые не сводили с нас любопытных глаз.

— Спит, — коротко ответила женщина с соседней кровати.

— Это я вижу. А как она себя чувствовала, когда ее поместили к вам?

— Дрожала как осиновый лист, — откликнулась женщина, занимавшая кровать у окна.

— От страха?

— От холода, — засмеялась моя собеседница, кутаясь в пуховый платок. — У нас температура в палате четырнадцать градусов.

— Нежарко, — согласилась Степа и поправила одеяло на Алине.

— Вы с ней разговаривали? — продолжала я задавать вопросы. — Ее что-нибудь беспокоило?

— Она волновалась, причем сильно. В больнице как происходит? Новенький в палату приходит и сразу о своих болячках рассказывает. У кого что болит, тот о том и говорит. А ваша подруга легла на кровать и замерла. Смотрю, а у нее губки синенькие и одеяло подпрыгивает. Трусится, значит. А вот от холода или от страха, не могу вам сказать. Вся скукоженная. Вижу, плохо ей. Вызвали доктора, он ей укол успокоительного вколол. Практически сразу она и уснула. Мы даже ничего у нее спросить не успели.

— Понятно. — Я уселась рядом со Степой и приготовилась ждать, когда проснется наша подруга.

Просидели мы час, прежде чем Алина открыла глаза. Спросонья она не сразу поняла, что с ней произошло.

— Где я? Ах да, в больнице. Помню. И вы здесь, девочки? Степа, ты? Тебя Марина позвала? Господи, сколько же я здесь валяюсь, если ты успела приехать?

— Успокойся, я приехала вчера. А в больнице ты с сегодняшнего утра, так что мой приезд абсолютно не связан с твоей болезнью. Лучше расскажи, как ты попала в неврологическое отделение.

— Меня вообще надо было в психушку отправить, — вполне серьезно сказала Алина.

— Тех, кто реально оценивают свое состояние, в психушку не отправляют, — успокоила я ее.

— И этот говоришь ты, которая считает, что у меня не все дома? — Алина с недоверием на меня посмотрела.

— Ну что ты, наоборот. Если к тебе в голову лезет всякая хрень, значит — там у нее домик. Шутка. У всех есть свои «прибабахи». И у тебя, и у меня. Рассказывай, что тебя беспокоит. Вероника Алексеевна говорила, будто у тебя в глазах потемнело. Так это?

— Это уже было потом, — призналась она.

— А что до этого?

— Голоса, — доверительно зашептала мне в ухо Алина.

— Да брось ты!

— Точно. Я всю ночь не спала. Только глаза сплющу, слышу: «Тебе здесь не жить. Тебе здесь не жить». Страшно было до ужаса, кровь в жилах стыла.

— Опять из прихожей доносилось?

— Не знаю, мне показалось, что это у меня в голове происходит. Голос глухой, монотонный, как будто на одной ноте завывает.

— А почему ты мне не позвонила?

— Я и хотела, но боялась разбудить. Ты бы опять на меня наорала. А утром в кране почему-то воды не оказалось. Пошла к соседям спросить, одна я такая счастливая? Вышла из квартиры и нос к носу с Пуфиком столкнулась, а уж затем и Вероника Алексеевна выплыла. И как начала балаболить: «Что с вами, Алина? На вас лица нет. Вам нехорошо? Голова болит?» А я и сама чувствую, плохо мне. Вероника Алексеевна не унимается, в глаза заглядывает. Сама со своими диоптриями дальше кончика носа не видит, а у меня зрачки пытается разглядеть и все время повторяет: «Вы меня узнаете?» Лицо ее близко-близко, на нем глаза сфокусировать все равно что прыщ на собственном носу рассмотреть. Не хочу, а они сами на переносице сводятся. Говорю: «Отойдите, не мельтешите передо мной, вы мне свет загораживаете». А она: «Так и есть — темно в глазах, сильное головокружение. Все симптомы. Моя сестра в девяносто восьмом от спазмов сосудов умерла. А что вы хотите? Плохая экология, стрессы, боязнь за завтрашний день». Она как это сказала, мне еще хуже стало: голова кружится, в глазах темно, в ушах гул. По-моему, в это время Виктор спустился. Слышу, Вероника Алексеевна его уговаривает вызвать «Скорую помощь». Он ей говорит: «Зачем «Скорую»? Сегодня магнитные бури. Таблеточку выпьет, полежит и все пройдет». А Вероника как сама не своя: «Вы что? Какие таблеточки? Только стационар! В таком возрасте столько нелепых и случайных смертей случается. А все потому, что некоторые привыкли полагаться на авось!» Только она заговорила о внезапной смерти, я совсем сознание потеряла. Очнулась, когда меня «Скорая» сюда привезла. Сначала в одно отделение покатили, потом в это перенаправили. А тут у меня руки и ноги отнимаются, пальцы холодные, стало быть, кровь стынет. Умирать страшно, я плачу, слезы, чувствую, уже холодные текут.