– Да что ты к нему привязался? Или, может быть, ты меня к нему ревнуешь?

– А хотя бы и ревную.

– Ой как! Смотрит лисой, а пахнет колбасой. Ревнует он… Ну, в таком случае, пригласил бы вечером девушку на танцы… – намекая на себя, кокетливо предложила Глашка.

– …Пардон, но сегодня вечером не получится. Дела, понимаешь ли…

– Не любишь ты меня. Уйду я от тебя, – то ли в шутку, а то ли всерьез, сказала Глашка.

– Куда это ты собралась, любовь моя? – подступил ближе Пётр.

Глашка демонстративно отвела глаза: «Да хотя бы к Иванову!»

– К Иванову? – изумился Пётр. – Так он же женатый!

– И что?! Женатый мужчина – это такой же мужчина, только с ограниченными возможностями!

Из магазина послышался проказливый девичий голос: «Глашка, у тебя посетитель!»

– В общем, пошла я… – несколько расстроено произнесла Глашка и, призывно виляя бёдрами, направилась к своему рабочему месту.

Тонкие пальцы коснулись клавиш, и из-под открытой крышки фортепиано зазвучала приятная мелодия. Пальцы перебирали клавиши быстрее – и мелодия нарастала, пальцы замедлялись… – и тогда звук утихал, вновь скрываясь под крышку фортепиано. С ощущением нереальности происходящего Колька не мог оторвать взгляд от изящных девичьих рук, повелевавших большим музыкальным инструментом. Он даже боялся лишний раз вздохнуть, дабы не нарушить это великолепие! А тонкие пальцы всё скользили и скользили по чёрно-белой дорожке, они жили своей жизнью, они будоражили и гипнотизировали единовременно, они порождали нечто удивительное, неземное. Но вот, прозвучала последняя нота, – воздух в гостиной взорвался, задрожал, после чего звук стал угасать, и наступила полная тишина…

– Как красиво!.. Что это было? – наконец, придя в себя, с тихим восторгом спросил Колька.

– Фредерик Шопен. Прелюдия номер четыре, ми минор. – улыбнулась Катя.

– Словно капли дождя стучат по крыше… Никогда в своей жизни ничего подобного я не слышал! А можешь повторить?

Девушка всплеснула руками и потрясающей красоты мелодия снова заполнила просторную гостиную…

– Ну, как-то вот так… – завершив повторное исполнение, смущённо произнесла Катя и отстранилась от фортепиано.

– Мне кажется, это можно слушать вечно…

– Согласна! – обворожительная улыбка засияла на лице девушки. – У Шопена много хороших произведений, но четвертая прелюдия – это… Это нечто особенное! Раньше моя мама часто исполняла Шопена для папы. Ему тоже нравилось. – на этот раз с грустью произнесла она.

– А я хорошо помню, как твоя мама учила играть тебя… Ты ещё маленькая, с косичками, за таким большим ящиком…

– Фортепиано. – поправила Катя.

– Прости, конечно же фортепиано! – поправился Колька и продолжил, – Так вот, мама тебе что-то говорит, показывает, а у тебя не получается, ты начинаешь расстраиваться и плачешь… Но плачешь совсем тихо, не слышно, словно в себя, и лишь изредка вздрагиваешь… А мы с Мишкой на всё это смотрим и смешно нам… Совсем глупые были… – тут он замолчал, оберегая возлюбленную от ранящих воспоминаний о брате, после чего вопросом увёл разговор в другую сторону: «А кто научил музыке твою маму?».

Катя словно ненадолго задумалась, потом подошла к резному буфету цвета «красное дерево», выдвинула один из его ящиков и, достав чёрно-белую фотографию в рамке, протянула её Кольке: «Когда-то давно, как говорила мама, фотография эта висела на стене, но не здесь, а в Московской квартире. Теперь же подобные вещи лучше хранить в укромном месте».

– В Моско-о-о-овской?! – удивился Колька.

Уверенным, полным достоинства взглядом с фотографии на него смотрел красивый офицер Русской императорской армии.

– Моя мама родилась и выросла в Москве… – присаживаясь на небольшой диванчик в гостиной, тихим голосом заговорила Катя. – Её папа, мой дедушка, был офицером царской армии. Мама говорит, я очень на него похожа.

– Действительно похожа! – сверяя изображение на фотографии с лицом возлюбленной, вставил Колька.

– Мама рассказывала, что он воевал с Германией и даже был ранен. – продолжала откровенничать Катя. – Я бы очень многое отдала, лишь бы увидеть его, поговорить, обнять… – слёзы навернулись на глаза девушки и ей пришлось сделать над собой усилие, дабы не разрыдаться. – А вот воспитанием мамы в основном занималась моя бабушка. Кроме мамы, у бабушки с дедушкой были ещё двое детей – девочки близняшки, но они умерли в младенчестве. Какая несправедливость!.. Чем они провинились? Чем они заслужили? – рассчитывая то ли на ответ, дать который не в силе никто из живущих, то ли за сочувствием, обратилась она к Кольке, но почему-то с виноватым выражением лица тот лишь пожал плечами.

Катя поднялась с диванчика, забрала у растерянного парня фотографию и поставила её на буфет, на самое видное место: «Ему не место в темноте. Он должен видеть свет!». Затем она вернулась на диванчик и стала рассказывать дальше:

– После полученного ранения дедушка с бабушкой, ну и с моей мамой, конечно, временно решили пожить подальше от большого города. Как раз в тот момент дедушку пригласил погостить к себе его сослуживец. Так моя мама впервые оказалась в Туме… Им здесь очень понравилось, и что бы в дальнейшем ни от кого не зависеть и иметь возможность почаще приезжать сюда – стали присматривать свой собственный, что называется, уголок. Выбор пал на эту квартиру. – вздохнув, Катя обвела глазами просторную гостиную…

– А дальше? Что было дальше? – заинтригованно спросил Колька.

– А дальше власть в стране сменилась… Сразу после этого дедушка привёз маму с бабушкой сюда, а сам вернулся в Москву и… И пропал… Больше о нём ничего слышно не было… Как мне сейчас кажется, он наперёд догадывался, что будет и сделал всё возможное, чтобы спасти свою семью…

Потрясённый рассказом, Колька тоже присел на край удобного диванчика:

– Но тогда зачем он вернулся? Почему не остался здесь?

– Я тоже задавала маме этот вопрос… – тихо произнесла Катя.