Короче говоря, «Правильствующий Синод слушали» заключение «по возникшему, вследствие одобрения Советом Киевской духовной академии к напечатанию сочинения профессора той же академии Петрова, под заглавием: „Очерки украинской литературы“, вопросу о правах Советов духовных академий относительно цензуры книг, представляемых на их рассмотрение». Этот вопрос («о правах Советов духовных академий относительно цензуры») Святейший Синод рассмотрел, объяснения Киевской духовной академии правильными не счел, но для первого раза простил и «вменять в вину» не стал, предложив на будущее время Советам духовных академий цензуровать, разрешать и издавать только те сочинения, которые непосредственно к их компетенции относятся, а именно: богословские сборники, диссертации и духовные журналы [471] .

В дальнейшем, не желая расставаться с любимой темой, профессор Петров снова уйдет в век XVII и век XVIII. В 1911 году выйдет в свет массивный том его «Очерков из истории украинской литературы XVII и XVIII веков». В 1907 году постановлением Харьковского университета профессору и доктору богословия Н. И. Петрову будет присвоена степень доктора русского языка и словесности. С 1916 года он член-корреспондент Петроградской Академии наук. С 1919 — действительный член Академии наук Украины, один из первых украинских академиков. Умер Н. И. Петров в 1921 году, в возрасте 81 года, намного пережив своего любимого студента, а потом младшего коллегу Афанасия Ивановича Булгакова…

Статья не закончена. Из набросков:

…Но это в будущем, а сейчас у них разница в возрасте в двадцать лет, очень добрые отношения, и мир идей и трудов профессора Петрова отражается в духовном мире его младшего друга.

Отражается? И есть доказательства? Да, есть и доказательства. Я не случайно отметила выше, как интересны бывают черновики официальных бумаг, некогда оставлявшиеся в архиве в качестве копии и сохранявшие описки и поправки. Ах, эти описки и поправки…

Параллельно с преподаванием в Духовной академии — с 1893 года — Афанасий Иванович Булгаков служил в киевской цензуре. Учреждение называлось: Канцелярия киевского отдельного цензора, должность — исполняющий обязанности цензора по иностранной цензуре. (Название должности несколько раз менялось, но существо ее оставалось постоянным.)

В его обязанности входило просматривать поступающие в цензуру книги на французском, немецком и английском языках. В том числе — присылавшиеся из жандармского управления. На сопроводительном письме нередко стоял гриф: «Секретно», иногда: «Арестантское». Это означало, что книги изъяты при обыске и аресте. Брошюры и листки на польском и «малорусском» присылались ему же, поскольку отдельного цензора для чтения книг на этих языках не было.

Это была тяжелая, изнуряющая работа, но А. И. ею дорожил: семья росла, нужны были деньги, служба в Духовной академии, достойная и авторитетная, оплачивалась очень скромно, и жалованье цензора — 1200 рублей — составляло половину его годового дохода.

…Работал в цензуре, и на стол его, в числе прочего, ложились книги на украинском языке. На украинском? Напомню, что в те годы государственная политика стремилась изгнать из обращения самые слова «украинский язык», настойчиво и последовательно заменяя их выражением малороссийское наречие. И цензурные разрешения на издание какой-нибудь книжки на украинском языке, как правило, снабжались формулой: «Может быть дозволено к напечатанию под условием применения к малороссийскому тексту правил правописания русского языка».

Но вот, аннотируя присланную в цензуру украинскую книжку, Аф. Ив. автоматически начинает недозволенный эпитет — «ук<раинский>», который тут же, не дописав, вычеркивает. Он хорошо знает, что это слово употреблять не рекомендуется. Но, стало быть, про себя он этот народ и этот язык называл украинским — так, как назывались посвященные украинской литературе книги Н. И. Петрова.

Или на поступивший в цензуру совершенно четкий официальный запрос: «На каком славянском наречии изложен текст брошюры?» — отвечает неожиданно не по форме: «Этот листок написан на малорусском языке» [472] . (Курсив мой. — Л. Я.)

Это — непроизвольные следы живой мысли и живого отношения к украинскому языку в семье, в которой растет маленький мальчик, будущий автор «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». И поэтому мне, исследователю творчества Михаила Булгакова, так интересна эта тихая мелодия личности его отца.

(Отступление. Несколько слов о Г. С. Сковороде.

Я обыкновенно пишу не спеша. Перепечатываю, снова перечитываю: все ли ясно? Откладываю на время рукопись, чтобы потом перечитать еще раз: действительно ли совершенно ясно? Кажется, все доказано, все показано, цитаты проверены, ссылки на месте. Иногда работа публикуется… И тут оказывается, что никто ничего не понял. По крайней мере, булгаковеды…

Ну, что может быть непонятного в том, что профессора Петрова и его младшего коллегу связывала дружба и разница в возрасте в двадцать лет не была помехой этой дружбе? Тем не менее популярнейший истолкователь творчества Михаила Булгакова диакон А. В. Кураев пересказывает это так: «Крестный отец Михаила — профессор Киевской духовной академии Н. И. Петров, несмотря на большую разницу в их возрасте, был позже другом своего крестника».

Помилуйте, чьим другом? Михаил Булгаков моложе Н. И. Петрова на пятьдесят лет! В те годы, когда профессор Петров бывал в доме в Кудрявском переулке, будущий писатель был крайне мал, он был дитя, как сказал бы Остап Бендер.