– Ешь, Роба, ешь, — мягко улыбнулась Милка, и в ее бархатных глазах появилась грусть. — Наголодались?

– С утра не жравши, — ответил за Робку Богдан.

– Милка, скоро ты там? — донесся голос Зинули из раздаточной.

– Иду! Иду! — зло ответила Милка. — Три минуты подождать не может! — Она вскочила и убежала, мелькая стройными белыми ногами.

Раскрыв рот, Робка смотрел ей вслед. Вид у него сделался глуповатый. Богдан понимающе усмехнулся:

– Втюрился, что ли?

– Почему это я? Ты до меня сюда уже наведывался.

– Так я — пожрать... А ты точно втюрился, гы-гы-гы! — рассмеялся Богдан. — По роже видно…

– Если втюрился, то что такого? — нахмурился Робка, ему не понравился нахальный, бесцеремонный смех товарища.

– Дурак, она ж взрослая баба! — Глаза Богдана испуганно округлились. — А Гаврош? Он за нее голову оторвет.

Робка не ответил, поковырял вилкой в тарелке, вдруг спросил:

– Слушай, а она красивая?

– Не знаю... — пожал плечами Богдан. — Мне как-то до фонаря. А тебе чего, взаправду нравится?

– Ага... — Робка смотрел на него, и дурацкая улыбка застыла на его губах, а глаза были глупыми-глупыми. — Она мне снилась... и все время голая, — он прыснул в кулак и тут же смутился…

В клубе «Текстильщики» был вечер танцев. Танцевали под радиолу, администратор — пожилая женщина с копной белых травленых волос и в черном костюме — меняла пластинки. Танцевали два долговязых парня с набриолиненными «коками» (последний крик моды), в узеньких дудочках-брюках и рыжих, на толстой микропорчатой подошве туфлях. Тощими длинными ногами они выделывали немыслимые кренделя, подпрыгивали и вертелись, как волчки. Танцевали парень с парнем и девчонка с девчонкой. Большинство двигалось в ритме танго, некоторые пытались изображать фокстрот, а совсем «избранные» крутили рок-н-ролл. Название только-только появилось, и большинство даже не понимало его смысла. Тогда же впервые зазвучало непонятное слово «стиляга». И то и другое осуждали во всех газетах, это надо было презирать.

В зал Милка вошла первой, остановилась, окидывая сияющими глазами танцующую публику, тут же потянула Робку за руку — танцевать:

– О, «Брызги шампанского»! Ты умеешь?

Робка вспотел от напряжения. Танцевал он из рук вон плохо, несколько раз наступил Милке на ногу, еще больше вспотел и боялся поднять на нее глаза. На ней было эдакое веселенькое платьице с красными цветочками по голубому полю, с «фонариками» у плеч. Она танцевала легко и гибко, жадно стреляла глазами по сторонам, но иногда вдруг в упор начинала смотреть на Робку, и под этим взглядом ноги у него становились совсем деревянными.

– Ох, Робка, Робка... — глаза у нее стали грустными. — И зачем ты такой красивый?

– Что? — из-за громкой музыки он не расслышал ее слов.

– Ничего, проехали. — Она вновь завертела головой по сторонам. — Ой, сколько народу! И все веселиться пришли, во звери, а?

– Жить стало лучше, жить стало веселее, — усмехнулся Робка.

– Кому как... Кому веселье, а кому похмелье! — она засмеялась, откинув голову назад. Смеялась она заразительно, открывая ровный ряд белых поблескивающих зубов. — Так мой папка говорит!

Когда танец кончился, они пошли к буфету. Вернее, Милка потянула Робку за собой. Сунула ему в руку скомканную пятерку.

– Угости меня пирожными... и пивом.

– Твои деньги, сама и угощайся. — Робка даже обиделся, почувствовал себя униженным — у него было всего два рубля, и достать их из кармана он постеснялся.

– Ты что, обиделся? Ну чудак, Робка! А еще кавалер! Ты ведь должен за мной ухаживать, не знаешь? Возьми, возьми. Ты с Богданом тоже деньги делишь на свои и чужие?

– Сравнила! То Богдан, дружок... кореш.

– А мы с тобой кто? Любовники, да? — она засмеялась, озорно глядя на него.

– Кончай, Милка... — Робка опустил голову.

– Значит, тоже друзья! А если друзья, то — все пополам! Твое-мое отменяется! — и она силой вложила ему деньги в руку. — Иди. А я пока место займу.

Робка купил две бутылки пива и два пирожных и, подойдя к столику, протянул Милке сдачу, два рубля с мелочью.

– Оставь себе, — Милка беззаботно махнула рукой.

– Зачем? Мне не надо. — Робка положил деньги на стол.

– Оставь, пригодится, — она налила в стакан пива, выпила и залихватски подмигнула Робке. — Вкусно! Люблю красивую жизнь! А ты?

– Люблю... — улыбнулся Робка. — I (о воровать боюсь. Так Гаврош говорит.

Милка сразу же посерьезнела — вообще выражение ее лица менялось мгновенно.

– Смотри, Робка, от Гавроша держись подальше.

– А ты? — взглянул на нее Робка, и нечто большее прозвучало в его вопросе.

– Я человек взрослый, а ты еще пацан. — Она подмигнула, взъерошила ему волосы на затылке. — Я целую семью кормлю, понял? Отец-инвалид да сестренка с братом, понял?