У Ала был план, небезопасный, безрассудный и глупый, он понимал, что щекочущее покалывание скоро сменится на боль в желудке от волнения. Ноги стали ватными еще на конце его улицы. Ал был благодарен им за то, что они дали ему спокойно и относительно тихо покинуть дом, не разбудив бабушку. Но сейчас они доставляли намного больше проблем. Идти по лесу, где слой снега и грязи был значительно выше, чем в городе, подсвечивая дорогу лишь закрытым пальцем фонариком на телефоне, да ещё и на ватных ногах было невозможно.

Больше всего страх был даже не от того, что в любой момент могут появиться люди, которые пристрелят тебя за то, что ты окажешься не в том месте не в то время, а от того, что Ал мог запросто потеряться и его могли съесть дикие звери или призраки. Убеждение самого себя в том, что ни того, ни другого в лесу нет, не помогало. Тропинка, еле видная днем, была совсем не заметна в темноте, Ал знал лишь направление. Вот если бы он умел ориентироваться по звездам, как рассказывал отец. Хотя даже их было плохо видно за кронами сосен.

Ал остановился. Впереди показалось очертание чего-то черного и большого. Здание. Ал почти выдавил фонарик в телефоне пальцем, который теперь светил розовым светом в диаметре пары сантиметров вокруг себя. Он боялся, что в храме уже кто-то был. Несмотря на то, до полуночи было еще два часа, Ал не был уверен до конца, что встреча произойдет именно в это время, да и что в этом месте тоже. Слова незнакомца о полуночном разговоре могли быть сарказмом или чем-то просто подходившим по контексту. В том, что храм рядом с центром города – тот, у которого сейчас стоит Ал, уверенности было не больше. Что ж, в крайнем случае, он просто прогуляется в красивое место. Даже с выключенным фонариком Ал видел эту картину. Двухэтажный синтоистский храм, две загнутые крыши, присыпанные тонким слоем снега и бросающиеся в глаза, как и белые седзи на первом этаже – зрелище завораживающее.

Но живописность сползла с храма, как и из головы Ала, заменившись какой-то тоской и ноющей нервозностью. Возможно, здесь его убьют. Поэтому нельзя стоять на месте перед главным входом, а искать укрытие, чтобы спрятаться. Но Ал остался на месте. Что ему сделать? Войти в храм? А если там кто-то есть?

Он сделал шаг, потом еще несколько.

Он вошел в храм, встретивший его гробовой тишиной, вздохнул. И тут резко, быстро, но тихо, хотя Алу показалось это оглушительным, на него кто-то прыгнул и начал душить. Он задыхался, падал, тонул.

Снег хрустнул под ногами, а земля стала твердой.

Он вошел в храм, встретивший его гробовой тишиной, не успел вздохнуть. Лишь услышал оглушительный грохот, ему показалось, что где-то под ухом взорвалась бомба. Но то был лишь выстрел. И что-то холодное коснулось кожи, но лишь на милю секунды. Оказалось, что это было что-то горячее, кожа вокруг раны загорелась в сто раз сильнее. И что-то теплое растекалось по животу, по ногам.

Ал зажмурился. Картинки, возникшие в мыслях, плыли перед глазами, поэтому он резко распахнул веки и уставился на небо. Он вдруг подумал о Боге. Не боге этого храма, точнее богине. Ал был более чем уверен, что он построен в честь Аматэрасу, главной богине в синтоизме. Воспитан был Ал как христианин, в крайнем случае, католик. В его квартире в России были православные иконы, даже в доме в Сакраменто они сохранились, хоть и смотрелись неестественно в словно чужой для них стране. Его родители были верующими, хоть Ал редко слышал что-то связанное с религией от отца, а от матери мало что помнил. Бабушка же была верующей, причем христианкой. Стеллаж с фотографиями дедушки и мамы и православные иконы на соседней с ним полке смотрелись странно в маленькой комнате, где Ал год назад нашел мангу и свои старые детские книжки с альбомами с фотографиями. Мальчик понимал, что такое разнообразие связанно с тем, что бабушка долгое время жила с православным человеком, хоть это и было в их время запрещено, а детство провела в окружении буддизма и синтоизма. Однако ему казалось, что ты должен выбрать что-то одно. Бабушка же говорила, что неважно, какую форму твое воображение придает божествам, в которых ты веришь, кто-то тебя все равно услышит.

«Пожалуйста, не дайте меня убить».

Ал в это уже не верил, не хотел верить, не считал логичной любую религию, боялся, что его покарают за то, что он не верил, сомневался, и считал лицемерным, что сейчас молится, несмотря на то что не верил. Но больше ему ничего не оставалось. Сам он никто против пули.

А еще он подумал о маме. Если Бога нет, она не смотрит на него с небес. И хорошо, что не смотрит. Ей лучше было не видеть, как ее сын подвергает себя опасности. Но эта мысль была такой печальной, что он чуть не расплакался.

В храм он так и не вошел. Обошел здание справа и решил залезть на крышу по деревьям. Теплые, но слишком большие для него меховые калоши скользили по дереву и так и норовили слететь с ног, а бабушкина шапка сползала на нос. Ал был уверен, что в храме никого нет, иначе бы его пыхтение услышали даже изнутри. Он пополз по карнизу пластом, понимая, что оставляет след на заснеженной черепице. Зацепившись руками за перилла балкончика, Ал приблизился к одному из окон и попробовал приоткрыть. Он тут же нашел место, где можно спрятаться – между внутренними листами бамбуковой бумаги и внешними деревянными ставнями имелось некоторое пространство. Но если он упадет, не будет даже сугроба, чтобы смягчить падение.

Голову пришлось повернуть в бок, а самому наклониться, однако Ал смог-таки задвинуть ставни, чтобы его не было видно ни внутри, ни снаружи здания. Холодный ветер пробирался за ставни, окутывая его неподвижное тело и заставляя дрожать.

Он подумал о бабушке. Что, если она потеряла его? Подумала, что он пошел в туалет, а потом снова проснулась и поняла, что что-то не так. Пошла во двор, поняла, что дверь в дурно пахнущую деревянную коробку открыта, а за ней никого нет, выглянула на дорогу. Спросонья она могла не сразу сообразить взять телефон – никак не привыкнет к тому, что эти маленькие коробочки теперь есть у всех. Позвонит Алу, потом зачем-то сыну. Не за тем, чтобы сказать, что мальчик пропал, а в надежде, что он, находясь в другой стране, знает, где ее внук, его сын. У Ала защипало в глазах – она не заслужила всего этого. От дальнейших тяжелых мыслей его спасла затекшая нога.