К. Кинчев

— Мда, братан, ты реально осторожней с этой тайной организацией, — выговаривал Серёга, возвращаясь из казармы к пенатам брата. — Зигуете ещё в полный рост, меня это смутило больше всего. Так то сама идея по нраву, не то что в наше время. Как патриот, так сразу два восемь два и по статье уехал. А чурки беспределят и то диаспора порешает, то денег занесут и держи условку или УДО. Или вообще на свободу из зала суда, Рафик не уиноуат… На что у нас провинция, а в город приезжаешь, там эти замоташки в мусорных пакетах на голове ходят. Хиджабы или никабы, не суть, на Урале и этакая мерзость. Одни глаза посверкивают недобро, а сама по русски ни в зуб ногой…

— Это не зига, а старинное приветствие, от сердца к солнцу. Фашисты его зафоршмачили просто, а вслед за ними и небратья как обезьяны переняли. Те вообще весь национализм дискредитировали. — Объяснял Егор. — Дай бог, нашим вмешательством ни Гитлера не будет, ни чубатых!

Серёга, хорошо представлявший себе как человеческую природу, так и ценности дорогих западных партнеров — переубеждать брата не стал, а про себя решил приложить все силы, чтоб задавить все эти либеральные ценности в зародыше. Желательно — с их носителями. На новом месте долго ворочался, не в силах уснуть, вспоминая, как же так получилось в том мире, что русских стали повсеместно заменять многонационалочкой, а славян — пропускать через мясорубку в так называемой СВО…

«Я настоящий русский!» — Перед тем как окончательно заснуть, пришла в голову мысль: «У меня дед серб и бабка крымская татарка, так что запомните, твари — Крым наш, Косово это Сербия! А всё остальное — Россия!»

Утром участковый с озабоченностью наблюдал, как шесть саней его обоза нагружают мешками с сахаром:

— Это, Егор, хорош может уже!? — Не выдержал.

— Нормально! Там же наши и дети местные в школе, сахар, он для работы мозга первое дело! В Сатке ничего не выгружай, им через день отвозят, в Златоуст и Миасс вези! Андрюхе от меня персональный приветище передавай!

— Я давно по тебе понял, раз такой сладкоежка, значит тупенький изначально. Тяжело без допинга! — Не смог удержаться Серёга.

Егор, не слушая сетований брата на перегруз — сверился со списком и анонсировал: «А сейчас самое интересное, этому точно все наши обрадуются. Я даже ещё в деревню не отправлял, в первую очередь на заводы. Тадамс!» — и жестом фокусника вытащил пачку чего-то, смутно напоминавшую упаковочную магазинную бумагу времен СССР.

— Постой, это оно?! — Серега взял в руки пачку квадратных салфеток, помял в руках, чуть ли не обнюхал. — А чо не в рулонах?! А чо темная такая?

— Через плечо! — Не выдержал Егор. — Тебе какая разница, чем жопу подтирать?

— Ну так то да, — вынужден был согласиться с братом участковый. — а чо фактура такая, у меня после неё точно заноз не останется там?!

— Дай сюда! — Егор забрал у брата стопку. — Два мешка передаю, они опечатаны, чтоб в целости довез и передал! Первые эксперименты по бумаге, писчей пока не получается, но хоть туалетная вышла! А ты и дальше можешь палкой сухари на морозе оббивать, раз не нравится!

Участковый тут же стал упрекать брата в отсутствие чувства юмора, говоря что всем доволен, это он от радости пошутил! А тут и два казака деревенских оттерли начальника плечами и стали просить у Егора для тест-драйва немного. «Мы тебе и отзыв потом составим, Егор!» — Уламывали они химика: «А Серёгу не слушай, он у вас с придурью, то по сугробам лазать приходиться, то ещё чего отчебучит!»

Южный Урал февраль 1797 г.

Серёга испытывал двойственные чувства. Как и всегда при общении с батюшкой, но так как сейчас они беседовали тет-а-тет — сдерживаться не стал. Вытащил из кармана скомканную бумажку, расправил её и положил на стол, бросив попу: «Читай!» Подслеповато прищурившись, Гнидослав склонился над столом. Участковый помог ему, с силой впечатав мордой в стол. Затем, после секундного раздумья — добавил правой в печень. Батюшка хрюкнул и зажимая рукой кровивший нос — загнусавил::

— Нешто сразу так нельзя было?! А то ходишь вокруг да около… Что узнать то хотели, барин!?

— А давай всё, — не стал мелочиться Серёга. — только не с сотворения мира и без этого, как один мужик другого родил, Авраам Якова и прочее. Ты мне расскажи, что у вас тут происходит и чего у тебя глазки бегают?

— Так это, с епархии вопрошают, что у нас дееться! — Разговорился батюшка. — И я им не раз отписывал, что народ во грехе погряз. Службы не посещает, в церковные праздники вино пьют и в храмы не ходят. И умаление духовного сану!

— Никак на сотника кляузы строчил, что он тебе рожу бьет? — Поинтересовался участковый, в любой момент готовый подстегнуть священника к новым откровениям. Тот, видя это, словоохотливости не унимал.

— И это тоже… — Повинился Гнидослав. — Пишут, что будут проверять рвение духовных лиц, кто глазом худ и к службе церковной ленив и малогоден, тех пастырей сана лишат! В отношении вас просят сыск учинить тайный, прихожан на исповеди спрашивать, чтоб не таясь о деяниях доносили.

— Ничего не меняется, — стал сокрушаться Серёга. — а мздоимство среди духовенства не собираются искоренять?