А вот наличие у капитана Волкова, скромного фронтовика, такого баблища вызовет вопросы. Причем, вовсе не у горожан или соседей.

Я напряг память, вспоминая, кто, если что, придёт задавать эти вопросы. НКВД или какой-нибудь СМЕРШ? Военный человек все-таки.

С другой стороны, кто бы не пришёл, я потом очень долго ни с кем не смогу разговаривать по причине своего отсутствия в мирной жизни и присутствии в местах не столь отдалённых. Это — в лучшем случае. А так-то, вполне возможно, что вообще запишут в предатели и к стеночке отправят. Поэтому, для любого нормального человека в моей ситуации, чемодан с деньгами — большая проблема. Так чего же я за него ссусь кипятком? Ответа, к сожалению, нет. Зато есть четкая, намертво укоренившаяся в башке, мысль — чемодан надо беречь.

Я посмотрел на часы, которые лежали рядом с подушкой. Снял их с руки перед сном, чтоб не мешались.

— Твою мать…

Стрелки однозначно намекали, время еще очень раннее. Если говорить более точно, половина восьмого утра. Половина! Восьмого! Утра!

Я подтянул одеялко, спрятался под него с головой и попытался снова уснуть. Однако, в этом доме, похоже, свои правила. И самое главное правило — если проснулась тетя Мира, а один из голосов принадлежал именно ей, то хрен вам, товарищи жильцы, нормального сна. И главное орала она так громко, так вдохновенно, с такой самоотдачей, что у меня складывалось полное ощущение ее присутствия прямо под окном. Впрочем, отчего же под окном? Не нужно умалять достоинства этой женщины. У меня складывалось ощущение ее присутствия прямо в комнате, рядом с моей кроватью.

— Циля, ты делаешь мене нервы! А мама уже не молода. Маме надо покою. Товарисч доктор! Товарисч доктор! Шо ви имеете сказать моей неблагодарной дочери?

— Мира Соломоновна, я вообще предпочитаю не вмешиваться в чужие семейные дела. — Ответил незнакомый мужской голос.

Я даже удивился. Неужели в этом царстве безумных женщин, главная цель которых, судя по тому, что я наблюдаю второй день, изжить друг друга со света, а заодно и всех, кто окажется рядом, присутствует еще кто-то мужского пола, кроме меня.

— Видишь, Циля, даже у товарисча доктора нет слов на твою черную неблагодарность. А товарисч доктор имеет седые виски и совесть. Слишишь, Циля?! Совесть!

— Мама!

Я так понял, что второй женский голос принадлежал той самой дочери, которая с точки зрения тети Миры сильно нуждалась в муже.

— Я кончу себя! Ви не даете мене жизни!

— Циля, отнеси нашему новому соседу лепешки, он таки не виноватый, шо ты не имеешь мозг, а потом кончай себя, сколько хочешь.

Словосочетание «новый сосед» заставило меня напрячься. Очень надеюсь, что речь идет не обо мне. Потому что во-первых, я хочу спать. Во-вторых, я не хочу ни лепешек, ни Цили.

Мне бы подремать, еще хотя бы пару часов. Просто вчерашний разговор с начальником отдела по борьбе с бандитизмом оставил слишком глубокую психологическую травму и от стресса я долго не мог заснуть. Думал, оставлял, прикидывал.

Когда грабители со скоростью заправских спринтеров исчезли за деревьями, майор потащил меня вглубь аллеи.

— Так оно будет надежнее. Нам есть о чем поговорить и лучше ежли в приватной обстановке. Да убери ты свой чемодан, капитан! — Выругался Сирота, в который раз получив ребром упомянутого предмета по голени.

Просто я тащил его в левой руке, а с той же стороны топал майор. Чемодан качался, поворачивался то одним углом, то вторым, и периодически бился о начальника отдела по борьбе с бандитизмом, будто у него, у чемодана, к начальнику отдела имеются какие-то свои личные счеты.

— Извините, товарищ майор. — Я убрал раздражающий фактор в правую руку.

— Так, давай-ка по делу. Времени мало. Та и лучше, шоб нас пока вместе не видели. Сейчас, в темноте не разглядят. Но рисковать не будем. Значится, смотри. Дела у нас, шо говорится, держите меня семеро. Пока у городе были фрицы, вся местная шпана, и мелкая, и посерьёзнее, помогали подполью. Тут не дать, не взять. А теперь, когда мы устряпали пинка под зад этим фашистским гадам, люди сильно расслабились. Так расслабились, шо уголовный розыск уморился напрягаться. Хуч спать не ложись. Как ночь, так — на тебе, майор Сирота, подарочек. Виной тому не токма послевоенная разруха, но и, вишь какое дело, сильная засуха. А сильная засуха это шо?

Майор остановился и посмотрел на меня, будто я непременно должен знать ответ. А я ответа не знал, потому что не видел связи между засухой и разгулом криминала. Я вообще не в курсе, как влияют на бандитизм погодные условия.

— Шо? — Переспросил вслед за мйором с его же интонацией. Ничего другого в голову не пришло.

— Засуха, капитан, это неурожай. Ты сам откудова будешь то?

— Из Москвы. — Ответил я на автомате, и тут же слегка занервничал. Черт, почему сказал, из Москвы? Нет, сам то я реально оттуда. Родители переехали еще до моего рождения. Но хрен его знает, где жил Волков.

— А-а-а-а-а… Ну, ото ж оно и есть. — Сирота удовлетворённо кивнул. Типа, что с вас, с москвичей, взять. Охренеть… То есть этому стереотипу много лет, получается. — Запасы продовольствия у нашем городе с гулькин хер. А гулькин хер с энтого ракурса означает нехватку продуктов. А нехватка продуктов шо?

Майор снова остановился и снова посмотрел на меня. Прям как на экзамене, честное слово. Знал бы, подготовился.

— Шо? — Я воспользовался уже проверенной схемой.

— Энто, капитан, волна бандитизма. И катит она вперед, как море при шторме. На рынке за одну буханку хлеба можно выручить сто рублей. Сто! И еще факт. А факты, шоб ты понимал, вещь настырная. Тут вишь какое дело… — Сирота поморщился. Ему явно не очень нравилось то, что предстояло произнести вслух. — Есть такая история…но… В бандиты подались бывшие фронтовики. Вот какое дело… Не сумели найти себя в мирной жизни, можно сказать… На войне то оно понятно было. Впереди — враг. За спиной — родная земля. И на шагу назад. А тут…