Разве мы не касались друг друга раньше?

Я роюсь в памяти и понимаю, что между нами всегда оставалась пара дюймов, и мне становится интересно, что с ней случилось.

Я могу сделать несколько предположений, но все они вызывают у меня злость при одной только мысли о них.

Она могла раздражать меня первые две недели работы со мной, но с тех пор, как она взяла себя в руки, это было, смею сказать, приятно.

Желая отделить время, которое мы проводим вместе здесь, в Paradiso, от времени, когда мы на работе, я спрашиваю: — Могу я называть тебя Самантой?

Смяв бургер, она улыбается мне. — Конечно.

Что она делает?

Увидев, что я смотрю на нее, она объясняет: — Он слишком большой, чтобы поместиться в рот, поэтому мне приходится его сплющивать.

Почему я нахожу это милым?

Дверь открывается, и входит Брайан с бутылкой воды. Он ставит ее рядом со мной, а затем снова выходит из комнаты.

Схватив бутылку, я ставлю ее между мной и Самантой и продолжаю наблюдать за тем, как она ест свою еду.

Зная, что в будущем мы можем провести много времени вместе, и не желая делать что-то, что может ее расстроить, я говорю: — Мы должны поговорить о правилах, пока ты ешь.

— Каких правилах?

— О твоих. Чего ты ждешь от наших встреч?

Она проглатывает кусочек, который только что съела, а затем отвечает: — Я хочу, чтобы мне было удобно проводить с тобой время. Если все пройдет хорошо, то я бы хотела попробовать держаться за руки. — Ее плечи опускаются, и она кладет изуродованный бургер в коробку. — Я знаю, это звучит странно.

Мой тон по-прежнему мягкий и нежный: — Вовсе нет. Я предполагаю, что с тобой что-то случилось, и ты пытаешься исцелиться от этого.

Она кивает, доставая бутылку воды, и только сделав глоток, признается: — Я пробовала ходить на терапию, но мне это не помогло.

Гнев закипает в моей груди, когда я получаю подтверждение того, что кто-то причинил ей такую чертовски сильную боль, что она не может остаться наедине с мужчиной.

Должно быть, ей было трудно прийти в мой офис.

Она ковыряется в булочке, отламывая маленькие кусочки, а затем дарит мне улыбку, которая не доходит до ее глаз. — Я думаю, что если я смогу спать рядом с мужчиной, то, возможно, смогу снова встречаться. Вот что я надеюсь получить от этих встреч.

— Только не слишком усердствуй.

Она кивает, глядя на еду на своих коленях. — Не буду. — Она снова поднимает голову и смотрит на меня. — Спасибо, что сделал это.

— Не за что.

Она жестом показывает на меня, а потом спрашивает: — Что это за страшные балаклавы? Я понимаю, что это для защиты личности, но неужели клуб не мог выбрать что-то другое?

— Ты думаешь, они страшные? — Из моей груди вырывается смех.

Я не хочу знать, как она отреагирует, если узнает, что я один из глав Коза Ностры. Женщина наверняка умрет от шока.

Она хлюпает носом, что кажется мне милым. — Это череп. Он не вызывает теплых и пушистых чувств.

— Он соответствует табуированному характеру клуба, — объясняю я.

Она берет жареную картошку и откусывает от нее. Закончив, она вытирает пальцы о салфетку и спрашивает: — Если мы собираемся проводить время вместе, как мне тебя называть? — Она хмурится. — Сейчас у меня есть варианты «человек-загадка» и «человек в маске». Оба звучат глупо. Есть предложения?

Черт. Она права.

Мой мозг бешено обдумывает все варианты, и, ничего не придумав, я говорю: — Ты можешь называть меня как хочешь.

— Хм. — Впервые с тех пор, как я увидел Саманту, в ее глазах сверкнул озорной блеск. — Как насчет Боба?

Прежде чем я успеваю остановить себя, я бормочу: — К черту, нет.

Саманта наклоняет голову, и ее глаза сужаются на меня. — В тебе есть что-то знакомое. Такое ощущение, что мы уже встречались.

Блять. Блять. Блять.

Заставив себя усмехнуться, я говорю: — Очень сильно сомневаюсь в этом. Я бы запомнил встречу с такой красавицей, как ты. — Мне в голову приходит идея. — Как насчет Чудовища? Ну, знаешь, как в «Красавице и Чудовище»?

Саманта разражается громким смехом, и я немного ошеломлен, наблюдая, как она плачет от смеха и слезы текут по ее лицу.

Когда ей удается перевести дыхание, она задыхается: — Это так банально. Боже мой! — Она продолжает смеяться, и это вызывает улыбку на моем лице.

Я смотрю, как она вытирает слезу со щеки, и ее голос густеет от смеха, когда она говорит: — С таким же успехом я могу называть тебя Черепом.

— Хорошо, — соглашаюсь я, и на ее губах вспыхивает еще больший смех.