Шрифт:
— Понял, Петрович, — киваю я.
— А меня не будет рядом, — продолжил наставник, — так вот хоть к Валентинычу! Он мужик дотошный и справедливый, чуть что случись — так хоть до самого директора дойдёт, а то и повыше, тем более — в Партии состоит!
Киваю, переводя взгляд на Валентиныча, улыбающегося мне, как беззубая гиена, и пытающегося одновременно прикурить «Беломорину». Так-то он мужик вредный и такая ехидна, что не приведи Господь… но покивать можно, не убудет. Авторитет возраста, опять же.
— Ну, всё… порешали, — постановил Петрович, — на уроки пора, сейчас зазвенит. И это… давайте, чтоб без слухов всяких! Нечего учителям статистику и настроение портить!
— А вы… — он уставился на Вадима с дружками, — брысь!
Домой я пришёл поздно, чуть ли не заполночь, долго шатаясь по улицам и пытаясь собраться с мыслями и чувствами. Я еврей…
… но перестал ли я быть русским?! А может, просто не заморачиваться, и принять себя как есть? Обе свои национальности — настоящую и прошлую, родителей и жизни… они все — мои, это всё — Я!
А страна? Мне плевать на СССР, в котором я никогда не жил, и, чёрт подери, не хотел!
Но и Россия — та, которую я покинул, совсем не идеал… Это моя страна, но она тяжело больна, и она — наследница СССР, и болезни страны — отчасти отсюда, из СССР, а это значит…
Да чёрт его знает, что это значит! Я просто не хочу — так, и не хочу — так, как будет!
Смогу ли я спасти СССР, как-то реформировать её? Нет, однозначно нет! Здесь нужна Воля, выраженная сверху, а мне, здесь и сейчас — поздно. Всё поздно…
А вот потом… не знаю! Не уверен, но… может быть. На изломе, когда всё начнёт сыпаться, можно будет… ещё не знаю что, но хоть что-то!
Вытаскивать из распадающейся страны учёных, которые иначе, вместо науки, пойдут торговать на рынки, и ведь не впишутся! Многие не впишутся…
А вот если к тому времени у меня будет какой-то авторитет, связи и отлаженные структуры, да не здесь, а на Западе… вот тогда может быть. Вытаскивать по одному и целыми коллективами, пристраивать, и через них — влиять на тех, кто остался на осколках распадающейся страны.
Сам я его не застал, но — было время, когда интеллигенция что-то могла решать. Не справилась… или не дали, помешали… не суть важно! Но ведь было же!
А если помочь? Если не допустить залоговые аукционы и прочее… прочий беспредел? Да — приватизации, нет — беззаконию!
Страна, получив за приватизированные заводы настоящие деньги, в десятки и сотни раз больше, чем получила в девяностые, сможет… хоть что-то. Шанс.
И у заводов будут не эти… приватизаторы с господрядами, а нормальные, и может быть даже — эффективные собственники! Пусть даже они будут обладателями имён и фамилий, непривычных слуху гражданина СССР, но… а какая разница?
Если те, что с привычными именами и фамилиями — всё равно меняли — сперва место проживания, а потом и гражданство! Но при этом и управленцы из них, как из говна — пуля!
Потому что хуже…
… нет, всё-таки может, но я не хочу ни хуже, ни — так, как стало. А если не хочу — так, и если я — могу, то значит — надо. Хотя бы попытаться.
Потому что кто ещё, если не я?
Скованные одной цепью[ii]
Круговая порука мажет, как копоть.
Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом — розовый[iii] закат.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Скованные одной цепью,
Связанные одной.
Здесь составы вялы, а пространства огромны.
Здесь суставы смяли, чтобы сделать колонны.
Одни слова для кухонь, другие — для улиц.
Здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц
И я держу равнение, даже целуясь на
Скованных одной цепью,
Связанных одной целью.
Скованных одной цепью,
Связанных одной цепью.
Можно верить и в отсутствие веры,
Можно делать и отсутствие дела.
Нищие молятся, молятся на
То, что их нищета гарантирована.
Здесь можно играть про себя на трубе,
Но как не играй, все играешь отбой.
И если есть те, кто приходят к тебе,
Найдутся и те, кто придет за тобой.
Также скованные одной цепью,