– Что тут происходит? – в комнату вошла моя мама. Уже успевшая сменить грязную, разорванную одежду на чистую, а раны залепить какими-то отрезками ткани, напоминавшие мне старые добрые пластыри. Только были они не белого цвета, а тёмно-зелёного.

– Пить, – повторила, поскольку действительно умирала от жажды, и хотелось, наконец-то, смыть этот противный металлический привкус, наполнивший глотку.

– Вставай, падова женщина! – вскричала мама, обходя лежащую ничком женщину, – нашла время! Моей дочери нужно принять ванну, она должна быть готова предстать пред народом наннури сегодня на закате и вместе с ними вознести песнь прощания над белыми песками. Ты понимаешь, насколько это важно? Какая печаль настигла нас всех?

Слова Газисы шли вразрез с её счастливо блестящими очами. Мама тихо радовалась выздоровлению старшего ребёнка, и даже через её нахмуренные брови я легко читала: её семья выжила, а, значит, всё будет хорошо. Да, королева волновалась за своих людей, стремилась разделить горе вместе с ними, но собственную радость заглушить никак не могла, и, в общем-то, не пыталась. Во все времена благополучие собственных детей для родителей было намного важнее всего остального. Осуждать Газису за это не имело никакого смысла.

Тем временем Жасмина встала и на подгибающихся ногах пошаркала в соседнюю комнату: туда, где находилась купальня. Я же решила спросить у мамы, какая именно роль отведена мне в предстоящем ритуале и хоть немного эмоционально подготовиться. Но для начала стоило утолить одолевающую меня жажду. Словно прочитав мои мысли, Газиса налила в высокий бокал чистейшей воды и, приподняв мою голову, помогла от души напиться, внимательно следя, чтобы я не подавилась.

В тот вечер я видела Жасмину в последний раз. Как и тех двух гвардейцев, что сопровождали отца и лицезрели меня.

И даже знаю почему, и слова папы выступали подтверждением моим догадкам.

– Одной и той же ошибки я более не намерен совершать, – заговорил Горн. – Сегодня тебе предстоит снова стать той, кем ты была до удара Рондгула, – меня, как куклу, усадили в большое кресло. Передо мной поставили два таких же и в них разместились родители. – Дочка, тебе некоторое время придётся притворяться немощной. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы подумали так: к Шариз-Эльхам вернулся рассудок, потому что умерли жители Зэлеса, члены славного народа наннури. Понимаешь, о чём я?

– Да-а, – прошептала я, потому что всё ещё речь давалась мне с невероятным трудом, а чтобы кивнуть, пришлось бы сломать шею – она совершенно не желала гнуться! И сидеть я могла с большим трудом, вот уж родители удружили – лучше бы положили на кровать, под спину – ворох подушек, так было бы гораздо удобнее! Меня шатало и колотила мелкая дрожь, словно тело не желало подчиняться приказам новой сущности, в него вселившейся. Нутром чую, предстоит нешуточная борьба, долгая, изнуряющая. Но я не собиралась сдаваться. Я хочу жить! Больше всего на свете мне хотелось снова полноценно двигаться!

– Глаза держи прикрытыми, в ночи их цвет не будет столь заметен. Рондгулу скажем, что это из-за его жестокости, проявленной к тебе, они стали синими. В присутствии брата ты всё та же Эльхам: безмолвная, неподвижная, – продолжал монолог правитель оазиса. – Свидетели твоего исцеления исчезнут с лица земли. Не твоя то вина, моя. И мне держать ответ перед богами. Я готов к любому наказанию высших сил. То жертва, сознательно мной приносимая ради блага моих детей.

– За убийство невинного, преднамеренное, запланированное, заберут душу, без права на перерождение, – прошептала Газиса с глазами, полными слёз, глядя на своего любимого. – И мою тоже… Но мы готовы, ненаглядная моя Эльхам, на всё, ради вас с Рондгулом.

Я молчала. Родители были правы: Жасмина и те двое воинов – свидетели, их следует устранить, чтобы люди, потерявшие сегодня близких, не растерзали всю мою семью голыми руками.

– Тел-лу… боль… – вместо осуждения, коего, по всей видимости, ожидали Горн и Газиса, выдавила я.

– Ох! – и как мать так сразу поняла, о чём я? Чудеса. – Дорогой, подними нашу малышку и уложи в кровать. Ей неудобно сидеть.

Сказано – сделано. И я наконец-то снова в горизонтальном положении. Мелкие бисеринки пота, выступившие на лбу, когда мне пришлось заставлять тело держаться в кресле, были заботливо отёрты Газисой.

– Я сам понесу тебя на руках к краю Зелеса, – продолжил говорить папа, внимательно заглядывая мне в лицо, его тёмные глаза светились радостью – мужчина всё ещё не верил в происходящие перемены с его любимой дочерью. – Никакого паланкина в ночь скорби, все жители придут пешком, босоногие.

Интересные традиции, хотелось копнуть поглубже, но пока мне это недоступно.

– Ка-ак до-ол…го?

– Одну луну, – ответил Горн, – потерпи, малышка, и потом мы скажем всем, что ты упала, расшибла голову ещё раз, и к тебе вернулось сознание.