— К капитану, — не менее кратко ответствовал собеседник хриплым простуженным голосом, из чего Максим заключил, что укоренились они здесь часов пять-шесть назад — вполне достаточный срок для гриппа, хронической ангины и ларингита. Ходили слухи о начале выпуска на немногих до сих пор еще работающих военных заводах бронежилетов с подогревом, охлаждением, зеркалом заднего вида и пропеллером на заднице, но скорее всего это был профессиональный фольклор, сохранившийся с незапамятных времен.

Максим вопросительно задрал брови, а милиционер качнул головой куда-то влево. Влево, как и вправо, было скрыто в глубоком мраке очков, конъюнктивита и лукового дождя, но, доверяя слову человека служивого, Максим пошел вдоль ряда этих гвардейцев, как посол далекой страны, принимающий почетный караул. Он шагал, по дурной привычке сунув руки снова в карманы и растопырив локти на неимоверную ширину, нарушающую все правила человеческого общежития. Не раз и не два правый локоть заезжал по ни в чем не повинному караулу, но посла никто не посылал, а только отклонялись чуть-чуть назад, пропуская его мимо себя.

Максим решил, что дело худо, раз сюда нагнали совсем свеженькие войска, еще сохранившие спокойствие и невозмутимость, так необходимые при спецоперациях, но не мог представить — что же здесь произошло. Посадка инопланетян и явление Антихриста и то не тянули на необходимую тяжесть содеянного. Впрочем, ему было на это абсолютно наплевать. Его дело маленькое. Сказали — выполняй, выполним, не сказали — спать ложимся. Вселенная, в основном, состоит из пустоты, зачем же мозгам переть против природы?

Капитан был примерно тех же габаритов, что и Максим, и они ощутили друг к другу вполне объяснимую симпатию. Диковатый вид полковника капитана не смутил — он очень доброжелательно изучил его документы, сличил фотографию и оригинал, пошутив на тему их полного несоответствия, вернул документы, позвонил по мобильному телефону, снова забрал удостоверение, продиктовал невидимому собеседнику фамилию и номер бланка, видимо, по его же просьбе, проверил бумагу на запах, на вкус и на просвет, отчего у Максима появилось невесть откуда давно забытое брезгливое желание сейчас же выкинуть этот обсопливленный, обмусоленный, намоченный дождем и обгрызенный документ, который он принял обратно во второй раз двумя своими немытыми пальчиками. Урны рядом не было, он сдержался и запихал корочки в мокрый карман плаща.

Капитан продолжал переговоры по телефону, которые Максим не понимал из-за внезапно возникшей у милиционера шепелявости, гнусавости и дурной привычки изъясняться сокращениями, цифрами и профессиональным милицейским жаргоном.

Наконец, на секунду оторвавшись от столь увлекательной беседы с логопедом, капитан выразил недоумение тем, что Максим все еще продолжает стоять рядом, развесив язык и уши, вместо того, чтобы идти по своим делам, тем более что документы у него в полном порядке, а ему, капитану, еще полтора часа назад поступил приказ без расспросов пропустить на место оперативной работы человека, со внешностью как две капли воды похожей на внешность товарища полковника. Максим в сердцах сплюнул под ноги, горячо пожал руку капитану, собрал свои развешенные язык и уши, и перемахнул в зону боевых действий.

По уже устоявшимся миграционным потокам, переносившим оперативников, военных, врачей и подозрительных штатских мимо него, к нему и от него, изредка нарушаемым хаотичными турбуленциями в виде рокировавшихся машин, и круговыми волнами от упавшего в поток весомого военного чина со свитой и челядью, Максим определил эпицентр этой бури в стакане и стал продираться в том направлении, с особым удовольствием расталкивая попадавшихся под руку полковников и генералов и демонстративно приветствуя братишек с флота.

Целью его оказался узкий закуток между двумя домами, с чудовищными псевдоколоннами, уродливо выпирающими балконами, изъязвленных дырами от осыпавшейся штукатурки, обнажившей криво положенные кирпичные ряды. Архитектурные близнецы были сращены, начиная со второго этажа, узкими балкончиками-переходами, теперь разделенные примерно посредине (у кого как удалось по наглости и нахрапистости) деревянными щитами, кирпичной кладкой и даже (на седьмом этаже) железной секцией какой-то старинной ограды с острыми пиками наверху и примотанной криво к одному из прутьев табличкой с красным черепом над скрещенными берцовыми костями.

Переулок, был еще раз огорожен, но на этот раз только символической веревкой с висящими изодранными красными флажками. Несмотря на такую скромность, народ от нее шарахался, вился поблизости, облизываясь, пуская слюну и скуля от страха. Еще сверху, от дождя, это место было закрыто полотнищем грязного полиэтилена, прибитого на уровне человеческого роста прямо к стенам многострадальных домов. В навесе скопилась дождевая вода, для которой не додумались предусмотреть сток, и он начал угрожающе провисать, грозя обрушиться на землю и выплеснуть на людей малоаппетитную жижу.

У волчьих флажков, не обращая внимания на бестолковую суету и угрозу наводнения сверху, стояло несколько человек, среди которых Максим узнал Павла Антоновича, в пятнистом дождевике и нахлобученном на голову целлофановом пакете, сквозь который высокоальбедовая лысина сверкала в отраженном свете, как маячок, и Вику, одетую в коричневую «аляску» с натянутым до половины невразумительной прически капюшоном, отороченным искусственным мехом, даже под дождем сохранившим свою неестественную пушистость.