В Аргентине в то время правила военная хунта, что формально тоже оправдывало вполне предсказуемую реакцию Британии, хотя диктатор соседней Чили пользовался у Тэтчер симпатией и тогда, и до конца жизни – его жизни или ее, поскольку я уже не помню, кто из них умер раньше, – короче говоря, большинство политиков не обращают внимания на противоречия, если сами себе их позволяют. Было очевидно, что приближается совершенно нелепая война, которую и вообразить себе никто не мог до дня, предшествовавшего высадке и взятию Стэнли, столицы Фолклендов, – война между двумя странами, удаленными друг от друга в географическом плане, но не столь далекими в идеологическом; вообще-то аргентинские военные находились у власти шесть лет, совершали жестокие преступления, однако это не слишком волновало представителей так называемого свободного мира, и они не слишком возмущались. А вот агрессия – это агрессия, то есть такие действия рассматриваются как военные и не могут остаться без ответа, коль скоро дипломатические пути очень быстро завели обе страны в тупик.

– Ну вот, сама посмотри, – сказал мне Томас, показывая первую полосу английской газеты, выдержанную в самом воинственном духе. – Ты совсем недавно говорила, что не происходит войн ни на море, ни на суше, что нет никаких бомбежек. Боюсь, очень скоро ты увидишь их своими глазами, вернее, услышишь о них, и главным образом о морских сражениях, поскольку там кругом океан, Фолкленды находятся в трехстах милях от континента. Главной силой там будут корабли: сторожевые, эсминцы, подлодки, авианосцы, крейсеры, войсковой транспорт, лихтеры, десантные катера. Иначе говоря, начнутся морские сражения с участием Англии, и ничего тут не попишешь. Я же тебе без конца твердил: войны происходят всегда, но очевидные – лишь время от времени. Зато нынешняя очевидна для всего мира, и забыть ее будет трудно. Правда, и помнить ее будут не очень долго. Хотя закончится она быстро. Эти самодовольные вояки сами себе вырыли могилу, развязав совершенно безнадежную для них войну.

“В пасти моря… ” – вспомнила я слова Элиота, и на сей раз они вполне подходили к случаю. Голос Томаса звучал почти весело и не без торжества. Ему не только хотелось уколоть меня, показав свою правоту, но его вроде бы даже обрадовало неизбежное начало военного конфликта, в котором будут погибшие с обеих сторон, может, не очень много, если конфликт разрешится быстро, но от этого потери окажутся не менее болезненными. Не слишком удивила меня и вспышка энтузиазма у Томаса: такие настроения носились в воздухе, страсти подогревали как Тэтчер, так и аргентинский генерал Галтьери, силой захвативший президентский пост, а Томас служил Тэтчер, от нее поступали все приказы, кроме тех, о которых ей лучше было не знать. Поразительно, но многовековой опыт ничему не научил обе страны (у Англии он был особенно богатым): как аргентинский народ, так и английский пылали праведным гневом и требовали проучить противника, а ведь больше всего радует людей – людей беспринципных и наглых, хотя всегда есть миллионы, не относящие себя к этой категории, – перспектива хорошей кичливой войны. Именно перспектива, то есть пока она еще не началась. И тут меня немедленно посетила следующая мысль: если случится война с испаноязычной страной, то в ближайшие дни мужа вызовут в Лондон, чтобы он служил переводчиком, а может, и чтобы вел допросы и занимался другой подобной работой. Вряд ли ему придется куда-то внедряться, вряд ли в данном случае понадобится шпионаж, все карты были открыты с моменты вторжения аргентинцев на острова, и тут нечего было разведывать и нечего было упреждать; к тому же британская военная мощь ни в какое сравнение не шла с аргентинской, так что оставалось лишь поражаться глупости и самоубийственному недомыслию главарей хунты. В любом случае я не сомневалась, что Томас будет там нужен. Если он мог виртуозно имитировать английский в разных его вариантах, то выдать себя за аргентинца ему не составит никакого труда: говор жителей Буэнос-Айреса часто звучит как карикатура на говор жителей Буэнос-Айреса, особенно для нашего испанского слуха, и человек с талантами Томаса воспроизведет его безупречно. Разумеется, даже при своей полной слепоте я ничего не исключала, оставаясь, как уже говорила, рабой собственных домыслов и фантазий. Я допускала все: что его отправят в Буэнос-Айрес, или в Рио-Гальегос, или даже на Огненную Землю. Если я сказала, что Томас еще успел уколоть меня, сообщая о событиях, которые воспринимал с торжеством, то только потому, что все произошло так, как я и предвидела. Третьего апреля 1982 года Совет Безопасности ООН безуспешно потребовал немедленного прекращения боевых действий и вывода всех аргентинских войск из зоны конфликта, то есть с Фолклендских островов (я называла их так же, как Томас), призвал правительства Великобритании и Аргентины к дипломатическому разрешению конфликта и соблюдению Устава ООН. Томас сообщил мне, что должен ехать в Англию немедленно, буквально на следующий день. А уже 5 апреля из Портсмута отплыла британская эскадра, ее бурно провожала воинственно настроенная толпа, жаждущая, как ни странно, крови и требующая восстановить честь, которую англичане всегда с успехом защищали в сражениях былых времен. В конце концов, за последние полтора века страна воевала с Наполеоном, русским царем, кайзером, Гитлером и много с кем еще, слишком много с кем еще. Четвертого апреля я поехала с мужем в аэропорт. Я редко провожала Томаса до самолета. Просто привыкла к его отъездам и, хотя никогда не знала, когда он вернется, старалась отнестись к ним как к командировкам рачительного бизнесмена-хозяина, до болезненности исполнительного, если угодно, одного из тех, что неожиданно продлевают свои странствия по миру, словно чувствуют себя в своей тарелке, только покидая дом и непрерывно разъезжая по миру. Но на сей раз затевалась настоящая война, то есть видимая, как он говорил, и, хотя поначалу у меня не было опасений, что его отправят в зону боевых действий на борту какого-нибудь корабля в качестве переводчика или вроде того, по возрасту он все-таки подлежал призыву. То есть все могло случиться. В отличие от прошлых отъездов мужа, для меня покрытых тайной, теперь я сознавала степень риска: все мы видели фильмы про ужасные морские сражения, видели пылающие и идущие ко дну корабли, тонущих или искалеченных членов экипажа. Провожая Томаса, я держалась спокойно и естественно, мы почти не разговаривали, поскольку мне и в голову не приходило допытываться о задании, которое он мог получить, ведь Томас и сам, скорее всего, пока ничего этого не знал. Он выглядел возбужденным – в хорошем смысле слова (в каком именно, понятно любому, кто испытывает возбуждение), – и такое настроение было вызвано не столько предстоящими ему самому делами, сколько общей атмосферой: он, безусловно, тоже заразился неуместным и самодовольным бахвальством, овладевшим Англией. Должна признаться, что меня возмущала и выводила из себя эта атмосфера – не меньше, чем аргентинцы, которые второго числа устроили массовую манифестацию в Буэнос-Айресе на площади Майя в поддержку силового возвращения Мальвинских островов, они бурно приветствовали генералов, которые вот уже несколько лет творили в стране беспредел, а теперь готовы были принести в жертву молодых солдат, хотя ни пользы, ни победы эта авантюра принести не могла, да и цель ее не была благой. Как, впрочем, и цель миссис Тэтчер, в отличие от данного Генрихом V сражения при Азенкуре, как его трактуют история или Шекспир; однако в данном случае не Тэтчер пустила первую стрелу, и это поначалу кое-что значило, но потом забылось, если ответом служили несоразмерные действия, артиллерия и свирепые солдаты-гуркхи с их жуткими непальскими кривыми ножами.

– Ты, конечно, понятия не имеешь, когда сможешь вернуться, – только и сказала я, пока мы ехали на такси в аэропорт Барахас. – И на сей раз, думаю, ответить будет еще сложнее. Никто никогда не знает, сколько продлится война, даже если кажется, что победить в ней не составит труда, правда?

– А откуда ты взяла, что я поеду на войну? – возразил он, немного рисуясь и словно получая удовольствие, больше обычного разжигая мою тревогу. – От меня ты такого точно не слышала. Не исключено, что в нынешней ситуации мне не придется покидать Лондон. – Он не пояснил, знает что-то о своем назначении или нет.

– Ты и вправду ничего мне не говорил, но тут не нужно быть Шерлоком Холмсом. Если тебя срочно вызывают, когда уже готовят флот, чтобы отвоевать острова у испаноязычной страны, такой вызов наверняка как-то с этим связан. Я не говорю, что тебя посадят на эсминец и отправят на Фолкленды (надеюсь, не отправят), но уж ты-то точно будешь в этой стычке полезен. Разве не так?

– Я всегда очень полезен, Берта, – ответил он с тщеславной улыбкой, которую иногда не мог сдержать.

“Как же он переменился, – подумала я, – как отличается от того Томаса, каким был годы назад, теперь он живет какой-то абсурдной подпольной жизнью и спешит похвастаться своими достижениями хотя бы передо мной, и то лишь намеками. Должно быть, он, бедняга, часто чувствует себя неудачником, который может рассчитывать лишь на восхищение собственной жены, то есть на семейный почет. Но как могло случиться, что он превратился в убежденного английского патриота и отказался от собственного взгляда на происходящее, а если он у него и есть, то таится за семью печатями, ведь выразить несогласие с Короной значило бы поставить под сомнение ее действия и правильность выбранного курса, а выходит, и само ее существование. В чем Томас ничуть не переменился, так это в нежелании выяснять отношения с собой, заниматься самоанализом: он делает то, что должен делать, – и точка, или в лучшем случае делает то, что решил сделать, а рефлексия всегда казалась ему пустой тратой времени. На данный момент Томас, видимо, разобрался с тем, к какой категории людей принадлежит и на что способен, принял это и согласился с этим, и даже порой гордится собой, или не очень гордится, зато удовлетворен собственной, уже доказанной на деле, полезностью. Вряд ли он мечтает о чем-то еще, главное для него – служба и успешное исполнение заданий. Стоит ли говорить, что меня гложет тоска по прежнему Томасу, но я продолжаю любить его и больше всего боюсь потерять. В конце концов, прежний Томас сохранился под оболочкой нынешнего – того, который есть и которого нет, который уезжает и возвращается, поскольку никто другой не способен вместить в себя прежнего Томаса, кроме Томаса нынешнего. Он, наверное, просто задремал там или стал жертвой колдовских чар и никак не может стряхнуть их с себя. Господи, хоть бы он поскорее вернулся.

Хоть бы с ним ничего не случилось на этих островах. Хоть бы поскорее закончилась эта дурацкая война”.

Он между тем заговорил снова:

– Не обманывай себя: по-прежнему существуют и другие конфликты. К сожалению, существуют, и даже если что-то привлекает к себе всеобщее внимание, то есть ведутся настоящие боевые действия, заслоняя собой остальное, это остальное не исчезает. Враги не знают отдыха, никогда. Если заснешь ты, они спать не станут. А если спят они, то во сне изобретают новые интриги и козни, чтобы потом пустить их в ход. Мало того, они ловко пользуются тем, что открыт второй фронт, что внимание наше и силы отвлечены, и наносят самые коварные удары. Разве Ирландия, например, успокоилась или дала нам передышку во время Второй мировой? Ни в коей мере. Ирландия заявила о своем нейтралитете. Нейтралитет требует известной стойкости. И в сорок четвертом году, да, в сорок четвертом (когда мы уже пять лет вели страшную войну), Ирландия отказалась выдворить осевших там представителей стран “оси” [35] , чего добивались не только мы, но и Соединенные Штаты.

Поразительно, как легко он распространил это “мы” и на прошлое, на времена, когда сам еще не родился, и готов был, думаю, распространить его даже на битву при Азенкуре, случившуюся в 1415 году.

– На самом деле немало ирландцев сотрудничали с немцами в роли шпионов и диверсантов, потому что немцы желали уничтожить нас, а это ирландцев очень даже устраивало. Они думали в первую очередь о том, что будет с Ирландией, если победят фашисты. И наша беда, наше порабощение стали бы для них настоящим подарком. Так что все процессы продолжаются, даже когда кажется, что они затормозились. Гнут свою линию и страны за “железным занавесом”, и международный терроризм, и Ольстер, и прочие враги, о которых мало что знает, скажем, пресса. Они раскиданы по всему миру, их много. И не от нынешней ситуации зависит, куда я отправлюсь. Не исключено, что буду сидеть у себя в министерстве, как уже сказал.

Ладно, я гадать больше не стану. Дай бог, чтобы сбылось последнее. Одно лишь упоминание об Ольстере сразу выбило меня из колеи, и я, пожалуй, скорее предпочла бы, чтобы его сунули на британскую атомную подлодку “Конкерор”, которую, наверное, отправят на Фолклендскую войну, как где-то написали. Потому что я уже привыкла бояться ирландских событий, особенно после “эпизода” с Кинделанами. Я внимательно слежу за всем, что происходит в Северной Ирландии, слежу, конечно, без одержимости, но стараюсь не пропускать того, что появляется в испанских газетах. Это выглядит, наверное, нелепо, однако меня действительно куда меньше волнуют страны Восточного блока или неуемные и суперзнаменитые террористы вроде Карлоса [36] , хотя, кто знает, может, Томас охотится именно на него, уроженца одной из испаноговорящих стран, по слухам Венесуэлы. Я помолчала, взяла Томаса за руку, он крепко сжал мою, но только на миг, а потом полез за сигаретами и закурил. И мне показалось, что он так быстро выпустил мою руку только потому, что был слишком взвинчен, словно такой контакт отвлекал его от важных мыслей. Как будто думал о своем, и я не исключала, что он точно знал, какая роль ему отведена, что ждет его в ближайшее время – на следующий день или даже сегодня вечером; знал, что будет делать, куда отправится, и мысленно был уже там, продумывал свои ближайшие шаги. Не рискну сказать, что Томас мечтал об этом, хотя что-то вроде того испытывал. Он разделял с англичанами всеобщее нетерпение – поскорее начать действовать, поскорее отправить английский военный флот в далекие края и как следует проучить наглых и сумасбродных аргентинцев. Неужели они вообразили себе, что могут безнаказанно бросать вызов великой стране? Да, Англия вдруг с детским восторгом вернула себе историческую память, как если бы снова попала в прошлые века и увидела перед глазами призрак утраченной империи.