В XII веке Лангедок, расположенный на крайнем юге, был одним из самых красивых уголков Франции, вдали от мира феодального севера. Однако именно в этом богатом регионе утвердилась ересь восточного происхождения, вынудившая католическую Церковь противостоять сопернику, чье учение ставило под сомнение основы христианской мысли. Эти еретики, называемые катарами, придерживались глубоко пессимистического взгляда на мир, который основывался на двойственности всего сущего, включая добро и зло: по словам одного из еретиков, "Один, добрый Бог, создал невидимый мир, а другой, злой Бог, создал видимый".
Знаменитый историк Джонатан Сампшен исследует корни этой ереси, а также крестового похода, предпринятого церковью в 1208 году для уничтожения неверных, которые в конечном итоге были побеждены католическими войсками. Но эта книга не просто описывает эту ужасную войну, она восстанавливает утраченный мир с огромным культурным богатством, в котором в Лангедоке возникла традиция трубадуров, а также великолепные замки Кабаре и Каркассон.
I. Лангедок
В землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы...
К северу от Арля, где река Рона разделяется на два русла, январским утром 1208 года был убит папский легат. Легат, Пьер де Кастельно, покинул аббатство Сен-Жиль с небольшим отрядом телохранителей в предыдущий день и добрался до западного берега Роны после наступления темноты. Поскольку было уже поздно переправляться через быстротекущую реку на лодке, отряд провел ночь на берегу. Перед рассветом 14 января путники поднялись, отслужили мессу и направились к реке. В этот момент сзади незаметно подъехал всадник и вонзил копье в спину легата. Пьер упал со своего мула и умер через несколько минут, когда уже рассветало. Его убийца ускакал галопом в соседнюю крепость Бокер, оставив сопровождающих легата нести его тело обратно в Сен-Жиль, находившийся примерно в десяти милях по дороге. В аббатстве монахи похоронили его с зажженными свечами и пением Kyrie Eleison.
Убийца скрылся, но его успели опознать как слугу Раймунда VI, графа Тулузского. Он был в свите Раймунда в Сен-Жиль накануне и, возможно, стал свидетелем бурной ссоры между графом и папским легатом. Какой-то оставшийся неизвестным поступок лишил его благосклонности графа, и он искал возможность вернуть себе его милость. Но был ли Раймунд вдохновителем его затеи или даже знал о нем, далеко не ясно. В ходе бурной беседы Раймунд, как говорят, угрожал Пьеру насилием и возражал против телохранителей, предоставленных ему аббатом Сен-Жиль. У графа был и мотив, и возможность, и доказательства, которые в то время казались запутанными, но приобрели обманчивую ясность к тому времени, когда они достигли Рима. Иннокентий III объявил Пьера де Кастельно мучеником и недвусмысленно назвал графа Тулузского его убийцей.
"Вера и мир: нет более благородных причин для мученической смерти", - заявил Папа в своем некрологе об убитом легате. Несомненно, что мученическая смерть Пьера произошла по идеологической, а не какой-нибудь мирской причине. Ересь восточного происхождения укоренилась во владениях Раймунда и сумела обратить в свою веру значительную часть населения. Более пятидесяти лет Церковь отступала перед лицом конкурирующей организации, учение которой, как казалось ортодоксальным теологам, ставило под сомнение основы христианской мысли. Гражданские власти не смогли, а некоторые считали, что и не хотели, предотвратить дальнейшее распространение еретической секты. Более того, многие дворяне, на вмешательство которых Церковь возлагала свои надежды, сами были заражены распространяющейся гангреной. Сменявшие друг друга папские эмиссары не могли решить, был ли среди них сам Раймунд. Несомненным было то, что он не смог подавить ересь силой, и это делало его защитником еретиков, если не самим еретиком. Метод убеждения больше не казался необходимым или даже полезным. На севере Франции была набрана армия с обещанием индульгенций, равных тем, которые давали рыцарям, сражавшимся с неверными в Святой земле. Смерть Пьера де Кастельно была отомщена в ходе одной из самых жестоких средневековых войн. Католическая вера в конечном итоге победила, как и предсказывал Иннокентий III, но последствия Альбигойского крестового похода вышли далеко за рамки его целей. Полунезависимое феодальное средиземноморское княжество (principality) было завоевано не только французскими войсками, но и цивилизацией и нравами северной Франции. Вместо местной династии провинцией завладел член французской королевской семьи, управлявший из своей резиденции в Париже, оставляя детали бальи, чиновникам и инквизиторам. Впервые за четыре столетия власть французской монархии распространилась до Средиземного моря.
Эти события ознаменовали триумф политики над географией. Центральный массив, малонаселенный, с небольшим количеством рек и отсутствием дорог, был грозным барьером для любой амбициозной централизованной власти, расположенной на севере. Ближе к Атлантике горы были более пологими, но их разделяли великие реки, текущие на запад — Сомма, Сена, Луара, Дордонь и Гаронна, которые слишком легко становились границами мятежных и независимых княжеств. Главным путем из Парижа в Средиземноморье тогда, как и сейчас, был коридор по долинам рек Рона и Сона, через который проходил один из самых активных и богатых торговых путей Западной Европы. Но богатство порождало власть, и великие города, через которые проходил этот путь, не служили ни одному королю, несмотря на все их внешнее проявления почтения.
В XVII веке кардинал Ришелье мог рассматривать Рейн, Альпы и Пиренеи как "естественную территорию" Франции. Но только значительные бюрократические ресурсы его собственного правительства сделали это возможным. В XII веке, когда люди говорили о "Франции", они подразумевали "северную Францию", и их терминология, столь странная для наших современников, имела под собой политическую реальность. Власть королей из династии Капетингов была признана менее чем на десятой части "естественной территории" определенной Ришелье. Территория, на которой они осуществляли эффективный контроль, была еще меньше и составляла не более Парижа, Иль-де-Франс, кусочка Бургундии и изолированных анклавов в северной и центральной Франции. Справедливо будет заметить, что влияние французских королей простиралось дальше, чем их реальная власть. Но на западе и юге своего королевства им не хватало даже этого влияния. Держава королей Англии из династии Плантагенетов включала в себя все атлантическое побережье Франции от Ла-Манша до Пиренеев и простиралась вглубь страны до Вернона, Тура, Клермон-Феррана и Ажена. Граница Священной Римской империи проходила не по Альпам, а по Роне, Прованс был имперским графством а Лион и Авиньон - пограничными городами.
Но политические границы имели меньшее значение, чем культурные. Плохие коммуникации и независимость крупных феодалов оставляли каждому региону возможность развивать свою собственную культурную и политическую идентичность. На периферии различия были размыты. Но пуатевинец по-прежнему мог считать гасконцев иностранцами, а бургундский аббат говорил о своем родном регионе, что у него "нет ни короля, ни герцога, ни принца". Богатая провинция Лангедок, лежавшая за Авероном, между долинами рек Рона и Гаронна, вероятно, имела с севером Франции меньше общего, чем многие районы Германии. Жители Лангедока, по словам нормандского хрониста, были высокомерными, вспыльчивыми и "отличались от франков, как цыплята от уток". Сохранение римского права, важная роль женщин и утонченность общества, не организованного для войны, отличали его от более дисциплинированного севера. Его литература была более светской и создавалась на языке ок, языке, который современники Данте, к большому отвращению поэта, считали более изысканным, чем итальянский или французский. Процветание Лангедока зиждилось на торговых путях Средиземноморья. Его города развивались по итальянскому, а не по северо-французскому образцу. Историческая случайность и географическое расположение способствовали его особому развитию. Распад Римской империи оказал здесь меньшее влияние, чем на севере, а последующие вторжения франкских армий никогда далеко в Лангедок не проникали. Хотя Карл Великий преуспел там, где его предшественники потерпели неудачу, его достижения ненадолго пережили его смерть. Упадок империи Каролингов ощущался прежде всего на ее окраинах. Местные графы, которые изначально были простыми чиновниками-администраторами, получили неограниченный контроль над своими провинциями. Их должности стали наследственными и со временем независимыми от франкской монархии. В XII веке правители юга признали сюзеренитет королей Капетингов и принесли им оммаж за свои владения. Но они прекрасно знали, что Капетинги слабы и далеки, а их сюзеренитет не более чем номинальный.
Величайшими из этих южных правителей были графы из Тулузского дома, "пэры королей, начальники герцогов и графов", как описывал их в начале XIII века англичанин Герваз Тилберийский. Тулузское княжество было создано в 924 году, когда Раймунд III Понс, уже бывший графом Тулузы, присоединил древний маркизат Готия, включавшее епархии Нарбона, Безье, Агда, Лодева, Магелона, Нима и Эльна. К этим обширным владениям добавились стратегически важный замок Тараскон на восточном берегу Роны, приобретенный в результате брака в 990 году, и несколько разрозненных опорных пунктов в соседнем имперском графстве Прованс. Однако после каждой смерти правящего графа власть Тулузского дома ослабевала из-за практики раздела его владений между сыновьями и дочерьми. Раймунду IV (ум. 1105 г.) удалось соединить свое разрозненное наследство в единое целое и сделать свою семью самой могущественной на Юге (Midi). Он сделал это благодаря выгодной женитьбе, серии династических браков и, прежде всего, союзу с Церковью. Когда Раймунд увенчал свою карьеру, возглавив Первый крестовый поход в Иерусалим в 1096 году, он был правителем тринадцати графств, консолидированных владений, простиравшихся от Тулузы до Нима, от Каора до Нарбона.
Однако несмотря на свои внушительные размеры, мощь Тулузского княжества была скорее кажущейся, чем реальной. В северной Франции сокрушительный опыт двух веков нашествий викингов создал сильное военное сообщество. Землей владели в качестве фьефа, в обмен на регулярную военную службу, службу в суде, а также специальные пособия и подати. Крупные фьефы севера, такие как Нормандия, Анжу и Шампань, были по сути централизованными, авторитарными государствами. Лангедок, со своей стороны, почти не был потревожен захватчиками, и постоянные войны не сформировали его институты власти. Упорные усилия его правителей не смогли навязать ему феодализм севера, и, следовательно, ему не хватало впечатляющей социальной сплоченности, как у его соседей. Одним из симптомов этого была высокая доля аллодиальных владений, свободной земли, с которой не требовалось нести никаких феодальных повинностей. Аллодиальный землевладелец был ничьим человеком и не мог рассчитывать на чью-либо защиту. По этой причине аллоды почти полностью исчезли на севере и превратились в фьефы; на юге, однако, доля аллодов, в течение IX и X веков, фактически увеличилась. Даже там, где земля находилась в феодальном владении, связь между сеньором и вассалом была слабой. Феодал мог иметь право требовать от вассала военную службу, но чаще всего он просто взимал ренту. В этом и заключалась непреодолимая слабость графов Тулузы. В регионе, который был достаточно богат, чтобы возбуждать зависть соседей, и где частные войны были эндемией, правительство не могло собрать феодальную армию. Оно зависело от наемников, которым не всегда могло позволить себе платить и чья недисциплинированность только усугубляло его проблемы.