— Девушка говорит правду, — тихо сказал Зефарио.

Кэнди посмотрела на отца Кристофера Тлена, глядящего на сына слепыми, кровоточащими глазами.

— Я должен тебе показать? — спросил он у Кристофера.

Тлен ничего не ответил.

— Тогда должен.

В жидкости воротника появились нити бледно-кремового тумана, похожие на повязку, скрывая невинный голубой цвет его глаз, их черный центр и его кошмаров.

Это колдовство отца, подумала Кэнди. Тлен не сопротивлялся. Зефарио показывал своему сыну отблеск мира, который они оба потеряли: братьев и сестер Тлена, чей смех, визги, слезы и молитвы он не раз себе представлял.

— Твоя мать оставалась в доме до самого конца, — произнес Зефарио. — Мне пришлось выносить ее оттуда на себе. Так я получил свои ожоги. Я начал плавиться в том жару.

— Абсурд, — пробормотала Императрица.

— Ты знаешь, что это правда, мать, — сказал Зефарио. — Так это и было, Кристофер. Видишь? Видишь, что сделала твоя любимая бабушка?

Конечно, Кэнди, не могла увидеть то же самое, но этого и не требовалось. Она прекрасно знала, что именно Тлен Старший показывал Младшему: его мать в момент смерти. Однажды Тлен сказал Кэнди, что это был первый образ, который он помнил, хотя тогда еще не знал, что так умирала его собственная мать. Она была похожа на кричащий столб огня.

— Я видел достаточно, отец, — произнес Тлен.

Образы лишили его сил; он попытался подняться на ноги, не в состоянии видеть ничего другого, кроме ужаса, который ему показывали.

— Отец, — сказал он вновь, на этот раз более резко. — Пожалуйста. Я вижу твои воспоминания. — Он, наконец, поднялся. — Я тебе верю.

Когда он произнес эти слова, облака в его воротнике рассеялись. Глаза Тлена никогда не были такими голубыми, как сейчас, а зрачки никогда не были так черны.

Тлен медленно поднял голову. Его очистившийся взгляд был сосредоточен на Бабуле Ветоши.

— Теперь я вижу тебя ясно, бабушка, — сказал он.

— Ясность твоего зрения ни в малейшей степени меня не беспокоит, — ответила Императрица.

— Мои братья и сестры…

— Мертвы.

— … должны быть в раю.

— Они не в раю. И они там не будут. Они — часть силы, которая вознесла тебя на вершину.

— Отпусти их.

— Нет.

— Я могу тебя заставить.

— Попробуй, — сказала Императрица. — Но это последнее, что ты сделаешь в своей жизни.

— Да будет так, — ответил он.

И после этих слов он напал на нее, бросив перед собой заклятье. Оно взорвалось у ее лица, словно колючий черный шар. Не дав ей возможности восстановиться, он ухватил ее за горло, собираясь задушить, и потащил перед собой, спотыкаясь среди заплаточников.

Кэнди уже видела одну их встречу лицом к лицу на палубе «Полыни». Ей не хотелось смотреть на эту битву вновь. Она тревожилась о бедном Зефарио. Пронзенный Нефаури, он тем не менее цеплялся за жизнь. Она подошла ближе. Когда она приблизилась к Врагу Всего Живого, температура резко упала: неестественный холод внедрял в ее связки и костный мозг ледяные иглы, и с каждым шагом ей было все труднее идти. Но это ее не останавливало.

Почувствовав ее боль, Зефарио поднял голову. Когда он заговорил, это был едва слышный шепот, последние слова измученного человека, использующего остатки силы, чтобы продолжать жить.

Абаратараба еще в тебе, прошептал он.

Я ее не чувствую, ответила Кэнди.

Она там. Без нее ты никогда не подошла бы так близко. Не так ее и много, но…

Что это значит?

Что именно?

Абаратараба.

…в примерном переводе… Части Жизни.

Тогда возьмите эти Части Жизни обратно. Закончите все это. Освободите их.

В твоем сознании есть дверь, которую создала Диаманда, поселив в тебе душу Боа. Она сделана не из дерева и не из металла. Это вход в твое существо.

Я знаю эту дверь.

Тогда открой ее. Быстрее.

Я уже ее открыла.

Действительно, ты открыла.

Это будет больно?

Не моя душа, которая в тебя войдет, причинит боль, ответил Зефарио, а то, что я через тебя выйду.

Почему?

Потому что я войду в тебя через одну дверь — ту, которую ты открыла. Но я собираюсь освободить все души и поэтому выйду из многих.

Вы говорите о дверях, которые еще не были сделаны?