— Это вообще не он.

— По-моему, Джуди говорила, что это мужчина.

— Это не мужчина, — сказал Миляга. — Но и не женщина. Это даже и не человек, Тэй.

— Что же это тогда такое?

— Это чудо, — сказал Миляга. Он не осмеливался употреблять это слово раньше, даже наедине с самим собой. Но любое другое оказалось бы ложью, а лжи здесь не было места. — Я говорю тебе, что чуть с ума не сошел. Но если бы ты видел, как оно менялось… это было что-то абсолютно неземное.

— А где это существо сейчас?

— По-моему, он умер, — ответил Миляга. — Я потерял слишком много времени, прежде чем отправиться на его поиски. Я попытался забыть о том, что когда-то видел его. Я боялся того, что он возбуждал во мне. А когда это мне не удалось, я попытался изгнать его из моей головы на холст. Но и это не помогло. Да и не могло помочь. К тому моменту он уже сделался частью меня. А когда я наконец отправился на его поиски… было уже слишком поздно.

— Ты уверен? — спросил Тэйлор. Пока Миляга говорил, на лбу его появились складки боли, с каждой секундой становившиеся все глубже и глубже.

— С тобой все в порядке?

— Да, да, — сказал Тэйлор. — Я хочу дослушать до конца.

— Больше нечего рассказывать. Может быть, Пай и бродит где-нибудь по свету, но я не знаю, где.

— И ты поэтому собрался плыть по течению? Ты надеешься… — Он запнулся и неожиданно стал задыхаться. — Знаешь, ты все-таки позови Клема.

— Конечно.

Миляга направился к двери, но прежде чем он успел выйти, Тэйлор сказал:

— Ты должен во всем разобраться, Миляга. В чем бы ни заключалась эта тайна, ты должен разгадать ее для нас обоих.

Рука его уже взялась за ручку двери, да и здравый смысл велел ему удариться в поспешное отступление, и Миляга знал, что у него еще есть возможность промолчать, уйти от этого древнего римлянина, оставив без ответа его призыв. Но знал он и то, что, если он ответит, он будет связан.

— Я во всем разберусь, — сказал он, встретив исполненный отчаяния взгляд Тэйлора. — Мы оба во всем разберемся. Клянусь.

Тэйлор сумел выжать из себя улыбку, но она быстро сползла с его лица. Миляга открыл дверь и вышел на площадку. Клем ждал его.

— Ты ему нужен, — сказал Миляга.

Клем шагнул в спальню и закрыл за собой дверь. Внезапно почувствовав себя отверженным, Миляга пошел вниз по лестнице. Юдит сидела за кухонным столом, вертя в руках какой-то кусок камня.

— Как он? — спросила она.

— Не очень хорошо, — сказал Миляга. — Клем пошел за ним присмотреть.

— Хочешь чаю?

— Нет, спасибо. Чего мне по-настоящему хочется, так это глотнуть свежего воздуха. Пожалуй, я пройдусь здесь, неподалеку.

На улице шел мелкий дождик, показавшийся ему манной небесной после удушающего жара, царившего в комнате больного. Он почти не знал окрестностей и решил не отходить далеко от дома, но смятенное состояние духа помешало осуществлению этого намерения, и он бесцельно побрел вдаль, путаясь в лабиринте улиц и в своих собственных мыслях. И лишь когда ветер пробрал его до костей, он стал подумывать о возвращении. В таком месте трудно рассчитывать на то, что сможешь разгадать тайну. С началом нового года все на свете вступают в новый круг конфликтов и честолюбивых замыслов, расписывая свое будущее, словно интригу в банальном фарсе. Лучше уж он будет держаться подальше от всего этого.

Отправившись в обратный путь к дому, он вспомнил о том, что Юдит попросила его купить по дороге молока и сигарет. Тогда он повернул назад и отправился на поиски, занявшие у него гораздо больше времени, чем он предполагал. Когда он наконец завернул за угол с покупками в руках, рядом с домом стояла машина скорой помощи. Парадная дверь была распахнута. Юдит стояла на пороге и созерцала моросящий дождик. Лицо ее было заплакано.

— Он умер, — сказала она.

Он остановился, как вкопанный, в ярде от нее.

— Когда? — спросил он, словно это имело какое-нибудь значение.

— Как раз после того, как ты ушел.

Ему не хотелось расплакаться в ее присутствии. Он и так уже достаточно низко упал в ее глазах. Каменным голосом он сказал:

— Где Клем?

— Наверху, рядом с ним. Не ходи туда. Там уже слишком много людей.

Она заметила у него в руках сигареты и потянулась за пачкой. Лишь только ее рука прикоснулась к его руке, между ними пробежал разряд горя. Вопреки его намерению, слезы брызнули у него из глаз, и они упали друг другу в объятия. Оба они не сдерживали своих рыданий, словно враги, объединенные общей утратой, или любовники перед разлукой. Или словно души, которые никак не могут вспомнить, враги они или любовники, и плачут, не в состоянии в этом разобраться.

С момента того собрания, на котором впервые был поднят вопрос о библиотеке Tabula Rasa, Блоксхэм несколько раз собирался выполнить добровольно возложенную на себя обязанность и спуститься во внутренние помещения Башни, чтобы проверить, не была ли нарушена неприкосновенность собрания. Однако дважды он откладывал это дело, внушая себе, что у него есть дела и поважнее, как, например, организация Великой Чистки. Он бы и в третий раз отложил осмотр, если бы вопрос снова не всплыл, на этот раз в форме нарочито небрежной реплики в сторону, изреченной Шарлоттой Фивер, которая и на том, первом собрании говорила о сохранности книг, а теперь предложила сопровождать Блоксхэма в его экспедиции. Женщины озадачивали Блоксхэма и ставили его в тупик. Влечение, которое они в нем вызывали, всегда соседствовало с чувством неудобства, которое он испытывал в их обществе, но в последнее время он ощутил, как сексуальное влечение, едва ли ранее ему известное, растет в нем со всевозрастающей требовательностью. Но даже в своих собственных уединенных молитвах не осмеливался он признаться себе в причине этого. Его возбуждала Чистка. Именно она бередила его кровь и мужские качества, и он ни на секунду не усомнился в том, что Шарлотта ответила на его жар, хотя и постаралась сделать это как можно более сдержанно и скрытно. Он с готовностью принял ее предложение, и по ее предложению они договорились встретиться в Башне в последний вечер старого года. Он принес с собой бутылку шампанского.