— Всегда был риск. Но меня не было бы здесь, если б не вы, Маэстро.

— Каким образом?

— Вы — мое вдохновение, Маэстро, — сказал монах, почтительно склоняя голову. — Я постараюсь исполнить любое ваше поручение.

— Тогда оставайся здесь. Наблюдай за Просветом и жди. Когда время придет, я найду тебя.

В словах его звучало больше уверенности, чем было в его сердце, но, возможно, умение делать вид, что являешься хозяином положения, входило в репертуар каждого Маэстро.

— Я буду ждать, — сказал монах.

— Как твое имя?

— Когда я присоединился к Голодарям, они назвали меня Чикой Джекином.

— Чика Джекин?

— Джекин значит никудышный парень, — объяснил монах.

— Тогда у нас с тобой много общего, — сказал Миляга. Он взял руку Чики и пожал ее. — Помни обо мне, Джекин.

— А я никогда вас и не забывал, — ответил он.

В этой фразе был какой-то подтекст, который Миляга не вполне уловил, но времени для изысканий не было. Ему предстояло два трудных и опасных путешествия: первое — в Изорддеррекс, второе — из этого города обратно в Убежище. Поблагодарив Джекина за его решимость, Миляга оставил его у Просвета и направился по разрушенному лагерю к кругу Мадонн.

Некоторые спасенные уже покидали свое убежище и принимались бродить по руинам, по всей видимости, надеясь — как Миляга предположил, тщетно — найти других уцелевших. Перед ним открылось зрелище скорби и удивленного оцепенения, которое ему уже столько раз приходилось видеть во время своего путешествия по Доминионам. Как ему ни хотелось верить, что эти бедствия происходят в его присутствии по чистой случайности, он не мог тешить себя таким самообманом. Он был обручен с бурей, подобно тому, как он был обручен с Паем. А может быть, и более крепко — теперь, когда мистиф исчез.

Замечание Джекина о том, что Афанасий — слишком целеустремленная натура, чтобы погибнуть, подтвердилось, когда Миляга подошел к кругу поближе. Он стоял в центре группы Голодарей, возносивших молитву Святой Матери за их спасение. Когда Миляга дошел до границы круга, Афанасий поднял голову. Один глаз его был закрыт коркой из запекшейся крови и грязи, но во втором пылала ненависть, которой хватило бы и на дюжину других. Встретив его взгляд, Миляга остановился, но Афанасий все равно понизил голос до шепота, чтобы посторонний не смог расслышать слова его молитвы. Однако Миляга не настолько был оглушен шумом разразившейся катастрофы, чтобы не уловить несколько фраз. Хотя женщина, воплощенная в таком количестве различных вариантов, несомненно была Девой Марией, здесь она проходила под другими именами, или же имела сестер. Миляга услышал, как ее называют Умой Умагаммаги, Матерью Имаджики, а также тем именем, которое он впервые узнал от Хуззах в ее комнате в доме для умалишенных, — Тишалулле. Было и третье имя, но Миляге потребовалось некоторое время, чтобы удостовериться, что он понял его правильно. Имя это было — Джокалайлау. Афанасий молился о том, чтобы она сохранила для них место рядом с собой в райских снегах. Услышав это, Миляга довольно злорадно подумал о том, что если бы Голодарь хоть раз побывал в снегах, он вряд ли счел бы их подобием рая.

Хотя имена и звучали странно, в самой молитве не было ничего необычного. Афанасий и поредевшие ряды его сторонников молились той самой милосердной Богине, перед святынями которой в Пятом Доминионе загоралось бесчисленное множество свечей. Даже погрязший в язычестве Миляга впускал эту женщину в свою жизнь и молился ей единственным известным ему способом — соблазнением и временным обладанием представительницами ее пола. Была бы у него мать или любящая сестра, возможно, он научился бы более возвышенному способу поклонения, чем похоть, но он надеялся и верил в то, что Святая Женщина простит ему его набеги, пусть даже Афанасий и не окажется столь милосердным. Эта мысль успокоила его. В предстоящей битве ему потребуется вся помощь и поддержка, которые он только сможет получить, и не так уж плохо было думать о том, что у Матери Имаджики есть свои храмы в Пятом Доминионе, где эта битва будет вестись.

Закончив благодарственную молитву, Афанасий распустил собравшихся, и они разбрелись рыться в обломках. Сам же он остался в центре круга, рядом с распростертыми телами тех, кто добрался до убежища, но погиб от ран.

— Подойди сюда, Маэстро, — сказал Афанасий. — Тебе надо кое на что взглянуть.

Миляга шагнул в круг, ожидая, что Афанасий покажет ему трупик ребенка или еще какое-нибудь зрелище раздавленной хрупкой красоты. Но лицо человека у его ног принадлежало мужчине и имело далеко не невинный вид.

— Думаю, ты должен его знать.

— Да. Это Эстабрук.

Глаза Чарли были закрыты, рот — тоже; веки и губы наглухо сомкнулись в момент смерти. На теле почти не было следов физических повреждений. Возможно, просто от волнения не выдержало сердце.

— Никетомаас говорила, что вы принесли его сюда, потому что приняли его за меня.

— Мы думали, что он — Мессия, — сказал Афанасий. — Когда же стало ясно, что это не так, мы продолжали поиски, надеясь на чудо. И вместо этого…

— …вам на голову свалился я. Кое в чем ты прав. Действительно я принес с собой это бедствие. Я толком не знаю, почему это так, и не ожидаю от вас прощения, но я хочу, чтобы ты понял: никакой радости мне это не доставляет. Все, к чему я стремлюсь, — это искупить тот вред, который я принес.

— Что-то я не понял, Маэстро. А как такое вообще возможно? — Он оглядел трупы, и его здоровый глаз переполнился слезами. — Ты что, можешь воскресить их той штукой, что болтается у тебя между ног? Ты думаешь, они воскреснут после того, как ты их трахнешь? Затеял показать нам фокус?

Миляга издал гортанный звук отвращения.

— Так ведь в этом и состоит кредо всех Маэстро, не так ли? Вы не хотите страдать — вам нужна только слава. Вы оплодотворяете своим фаллосом землю, и она приносит дары. Земле нужна ваша кровь, ваша жертва. И пока вы будете отрицать это, другие будут гибнуть вместо вас. Поверь мне, я бы с радостью перерезал себе глотку, если б знал, что этим смогу воскресить погибших. Но это был бы никудышный фокус. У меня есть воля, чтобы совершить это, но кровь моя не стоит и ломаного гроша. А твоя стоит. Не знаю почему. Мне кажется, что это несправедливо, но тем не менее это так.