— Глупости, — сказала Юдит. — Это не имеет никакого отношения к греху и искуплению. Вся эта чепуха — для мужчин. А это… — Она запнулась, подыскивая нужное слово, — …это — гораздо мудрее.

— Откуда ты знаешь? — сказала Хои-Поллои. — Никто по-настоящему не понимает таких вещей. Даже папа. Он говорил мне, что знает, как была создана Комета, но это все вранье. То же самое с тобой и с этими Богинями.

— Почему ты такая трусиха?

— Если б я не была трусихой, меня бы уже давно не было в живых. И не надо быть такой высокомерной. Я знаю, что ты считаешь меня нелепой, но если б ты была хоть чуточку повежливее, ты бы попыталась это скрыть.

— Я не считаю тебя нелепой.

— Нет, считаешь.

— Нет. Просто мне кажется, что ты любила своего папочку немного чересчур. В этом нет никакого преступления. Поверь мне, я сама тысячу раз совершала ту же самую ошибку. Сначала доверишься мужчине, а потом… — Она вздохнула и покачала головой. — Ну да ладно. Может быть, ты права, и тебе действительно лучше пойти домой. Кто знает, может, папа тебя уже ждет.

Не произнеся больше ни слова, они развернулись и пошли в разные стороны. Юдит продолжила подъем, жалея, что не подыскала более мягких слов для изложения своей точки зрения. Одолев еще ярдов пятьдесят, она услышала у себя за спиной тихую поступь Хои-Поллои, а потом и ее голос, начисто лишенный прежних обвинительных ноток:

— Папа ведь уже не вернется домой, верно?

Юдит обернулась и постаралась встретиться с косоглазым взглядом Хои-Поллои, что было не так-то легко.

— Да, — сказала она. — Скорее всего.

Хои-Поллои посмотрела на потрескавшийся асфальт у нее под ногами.

— Думаю, я поняла это с самого начала, — сказала она, — но просто не могла с этим примириться. — Потом она снова подняла взгляд, который, вопреки ожиданиям Юдит, не был затуманен слезами. Собственно говоря, она выглядела почти счастливой, словно это признание облегчило ей душу. — Мы ведь обе одиноки, верно? — спросила она.

— Да, похоже на то.

— Стало быть, нам лучше держаться вместе. Так нам обеим будет лучше.

— Спасибо, что ты обо мне заботишься, — сказала Юдит.

— Мы, женщины, должны поддерживать друг друга, — сказала Хои-Поллои и двинулась вслед за Юдит.

Миляге показалось, что Изорддеррекс уснул, и теперь ему снится бредовый сон о самом себе. Черная пелена нависла над дворцом, но улицы и площади были полны чудес. Реки вырывались из трещин в асфальте и пускались в пляс вверх по склону холма, плюясь своей пеной прямиком в лицо озадаченному закону земного притяжения. Вокруг каждого фонтана сиял разноцветный ореол, яркий, словно стая попугаев. Ему пришло в голову, что для Пая это зрелище было бы настоящим пиршеством, и он стал мысленно отмечать каждую попадавшуюся по дороге странность, чтобы рассказать обо всем мистифу, когда они вновь будут вместе.

Но не только чудесами был полон город. Вокруг рек и радуг простиралась выжженная пустыня, в которой женщины, едва заметные на фоне обуглившихся руин своих собственных домов, оплакивали погибших. И только Кеспарат Эвретемеков, перед воротами которого он в настоящий момент стоял, похоже, был нетронут поджигателями. Однако в нем не было видно ни единого обитателя, и Миляга отправился бродить по пустынным улицам, шлифуя в уме новый набор предназначенных для Скопика оскорблений. Лишь через несколько минут он увидел того, кого искал. Афанасий стоял напротив одного из деревьев, посаженных вдоль бульваров Кеспарата, и созерцал его в состоянии полного восхищения.

Крона была довольно пышной, но не настолько, чтобы скрыть от глаза конфигурацию ветвей, и Миляге не обязательно было претендовать на роль Христа, чтобы понять, насколько удобно прибить к ним человеческое тело. Приближаясь, он несколько раз позвал Афанасия по имени, но тот, похоже, совсем замечтался и не оглянулся даже тогда, когда Миляга встал у его плеча. Однако, он все-таки удостоил его ответным приветствием.

— Ты прибыл как раз вовремя, — сказал он.

— Самораспятие, — сказал Миляга в ответ. — Вот это будет чудо.

Афанасий наконец повернулся к нему. Лицо его было болезненно-желтым, а лоб — весь в крови. Он оглядел шрамы на лбу у Миляги и покачал головой.

— Уже двое, — сказал он и вытянул вперед руки. На ладонях виднелись раны, природа которых не вызывала никаких сомнений. — А такие у тебя есть?

— Нет. А это… — Он указал на свой лоб, — …вовсе не то, что ты думаешь. Зачем ты так себя уродуешь?

— Я не уродую, — ответил Афанасий. — Я проснулся с этими ранами. Поверь, я совсем этому не рад.

Лицо Миляги приняло скептическое выражение, и Афанасий принялся убеждать его с удвоенной энергией.

— Я никогда этого не хотел, — сказал он. — Ни стигматов, ни снов.

— Так почему ж ты тогда уставился на это дерево?

— Я голоден, — ответил Афанасий. — Просто я прикидывал, хватит ли у меня сил на него забраться.

Миляга проследил за взглядом Афанасия и на верхних ветках увидел целые грозди фруктов, созревших под жаркими лучами Кометы. Внешне они напоминали мандарины, но были полосатыми.