Шрифт:
— Марти? — позвала она под лестницей, надеясь, что он покажется наверху, улыбнется и похромает к ней, и не придется подниматься и уводить его. Но ее возглас встретил тишину, а ночь не становилась длиннее. Европеец мог зайти в дверь в любой момент.
С неохотой она начала подниматься.
Марти до сих пор не понимал. Он был девственен, жил в мире, не зная об этом глубоком и радующем проникновения не только в тело, но и в разум. Атмосфера комнаты затуманила его голову сразу же, как только он вступил в нее. Пластинки его черепа, казалось, заскрипели: голос комнаты, не нуждавшейся больше в шепоте, был криком в его голове. Ты пришел? Ну конечно, ты пришел. Добро пожаловать в Страну Чудес. Он смутно осознавал, что его собственный голос произнес эти слова. Вероятно, это все время был его голос. Он говорил сам с собой, как лунатик. Даже теперь, хотя он раскусил весь трюк, голос снова звучал, но чуть ниже: Прекрасное место, чтобы познать себя, ты не находишь?
При этом вопросе он огляделся. Здесь не на что было смотреть, даже на стены. Если в комнате и были окна, они оказались герметично закрыты. Никаких звуков внешнего мира сюда не доходило.
— Я ничего не вижу, — пробормотал он в ответ на похвальбу комнаты.
Голос засмеялся, и он сам вместе с ним.
Здесь нечего бояться, — сказал голос. Затем, после самодовольной паузы. — Здесь вообще ничего нет.
И это правда, не так ли? Совсем ничего. Не было даже темноты, которую он не мог бы видеть; это была сама комната. Он резко оглянулся через плечо: он больше не мог разглядеть за собой двери, хотя знал, что оставил ее открытой, когда вошел. Должен был быть хотя бы отблеск света с лестницы. Но и это освещение было поглощено, как и луч его фонаря. Душный серый туман подошел так близко к его глазам, что даже когда он поднимал руку прямо перед собой, то ничего не видел.
Не правда ли, хорошо, — успокаивала комната. — Ни судей, ни нар.
— Я ослеп? — спросил он.
Нет, — ответила комната. — Ты видишь все, как оно есть.
— Мне… это… не нравится.
Конечно, не нравится. Но со временем ты научишься. Живое не для тебя. Тень тени, призрак призрака — вот что такое «живое». Ты хочешь лечь — позволь себе эту причуду. Ничто — вот сущность всего, парень.
— Я хочу уйти.
Разве я не сказал тебе — ляг?
— Я хочу уйти… пожалуйста.
Ты в безопасности.
— Пожалуйста.
Он шагнул вперед, забыв, где находилась дверь. Спереди или сзади? Вытянув перед собой руки, как слепец на краю пропасти, он закружился, ища хоть какую-нибудь зацепку. Это не было тем переживанием, какое он себе представлял это было ничем. Ничто — вот сущность. Вступив сюда однажды, он оказался в безграничном Нигде, без расстояния и глубины, севера или юга. А все снаружи — лестница пролеты, лестница под этой лестницей, холл, Кэрис — все это походило на подделку. Сон осязания, не реальное пространство. Нигде не было реального пространства, только здесь. Все, что он прожил и испытал, все, от чего он получил радость или боль, все это было нематериально. Страсть была пылью. Оптимизм, самообман. Теперь он даже усомнился в самой памяти об ощущениях: вещества, температуры, цвета, формы, структуры. Все измерения — игра, которую мозг выдумал, чтобы замаскировать невыносимую пустоту. А почему бы и нет? Человек сходит с ума, если слишком долго глядит в пропасть.
Еще не сошел, точно? — сказала комната, смакуя эту мысль.
Всегда, даже в самые черные мгновения (лежа на койке в камере, слушая, как рыдает во сне человек внизу) было что-то, чего он ждал: письма, рассвета, облегчения — какого-то отблеска значения.
Но здесь значение умерло. Будущее и прошлое — умерло. Любовь и жизнь — умерли. Даже смерть умерла, потому что никакое переживание не доходило сюда. Только ничто: раз и навсегда ничто.
— Помоги мне, — сказал он, как заблудившийся ребенок.
Пошел к черту в Ад, — ответила почтительно комната; и впервые в жизни он точно понял, что это означает.
На второй площадке Кэрис остановилась. Она слышала голоса; нет, теперь, подойдя чуть ближе, она поняла, что это один голос — Марти, который размножился, который спрашивал и отвечал сам себе. Трудно было понять, откуда доносится этот разговор: слова, казалось, были везде и нигде. Она заглянула в свою комнату, затем к Бриру. Наконец, заставив себя забыть о повторении ночного кошмара, она посмотрела в ванной комнате. Ни в одной из них его не было. Неприятного решения избежать было нельзя: он пошел наверх, в комнату Мамуляна.
Когда она пересекла площадку лестницы, которая вела на верхний этаж, другой звук привлек ее внимание: где-то внизу рубили дерево. Она сразу же поняла, что это Пожиратель Лезвий. Он поднялся и жаждет добраться до нее. Что за дом, подумала она, с этим своим невинным фасадом! Нужен второй Данте, чтобы описать всю его высоту и глубину: мертвых детей, Пожирателей Лезвий, наркоманов, безумцев и все остальное. Наверное, даже звездам, повисшим в зените, не по себе; в земле под ними цепенеет даже магма.
В комнате Мамуляна Марти кричал, бешено умолял. Окликая его по имени в ответ и надеясь, что он ее услышит, она взобралась на верх лестницы и шагнула к комнате. Ее сердце скакнуло к горлу.
Он упал на колени; единственное, что осталось от самосохранения — это безнадежная, обращающаяся в лохмотья мысль, серая на сером. Даже голос теперь затих. Ему, видимо, наскучило подшучивание. Кроме того, голосу удалось заставить его выучить урок. Ничто — вот сущность, — сказал голос и показал ему, как и почему, или даже вывернул наружу ту его часть, которая знала это всегда. Теперь он просто ждал, когда придет родитель этого изящного силлогизма и покарает. Он лежал, не зная толком, живой он или мертвый, и тот, кто придет, убьет его или воскресит. Единственное, что он знал, — лежать было легче всего в этом пустейшем из всех миров.