— Понимаешь, — сказал он. — Прекрасно понимаешь. Просто ты хочешь продать себя, как и все делают. Предлагаешь самую высокую цену, так ведь? Кто ты, наемный убийца?

Клив покачал головой.

— Я просто сплю, — ответил он.

Приступ веселья у мужчины закончился.

— Будь другом, — попросил он. — Я не обладаю властью, как некоторые. Знаешь, некоторые приходят сюда и уходят отсюда в течение нескольких часов. Они профессионалы. Они договариваются. А я? Что до меня, это было преступление на почве страсти. Я пришел неподготовленным. Я останусь здесь, пока не смогу заключить сделку. Пожалуйста, будь другом.

— Я не могу помочь, — сказал Клив, не вполне понимая, о чем его просит мужчина.

Убийца кивнул.

— Конечно, — произнес он. — Я и не ожидал…

Он отвернулся от Клива и двинулся к печи. Жар там стал сильнее, и возник мираж полки для подогрева пищи. Мужчина небрежно положил одну из пузырящихся ладоней на дверку и закрыл ее, почти тут же дверка со скрипом отворилась.

— Ты бы только знал, как возбуждает аппетит запах жареной плоти, — сказал мужчина, опять повернувшись к дверке и пытаясь ее закрыть. — Может ли кто-нибудь меня обвинять? В самом деле?

Клив оставил его наедине с его бессвязной болтовней. Если тут и присутствовал смысл, вероятно, он не заслуживал того, чтобы в него вдаваться. Разговор об обменах и о бегстве из города был недоступен пониманию Клива.

Он побрел дальше, теперь не вглядываясь в дома. Он увидел все, что хотел. Определенно, утро близко и звонок затрезвонит на этаже. Возможно, он даже сам проснется, подумал Клив, и на сегодня покончит с путешествием.

Когда приходила эта мысль, он увидел девочку. Она была лет шести-семи, не больше, и стояла на ближайшем перекрестке. Явно, не убийца… Он направился к ней. Девочка либо от смущения, либо по какой-то менее достойной причине, повернула направо и побежала прочь. Клив последовал за ней. К тому моменту, как он достиг перекрестка, она была уже далеко на следующей улице, он опять пустился в погоню. Когда во сне длится подобное преследование, законы физики не одинаковы для участников погони. Девочка, казалось, двигалась легко, а Клив боролся с густым словно патока воздухом. Однако он не прекращал преследование, а спешил туда, куда вела девочка. Скоро он был на порядочном расстоянии от знакомых мест, в тесноте дворов и аллей, представляющих, как он полагал, многочисленные сцены резни. В отличие от центральных улиц, здешнее гетто содержало какие-то обрывки географических пространств: травянистая обочина, скорее красная, чем зеленая, фрагмент виселицы со свешивающейся петлей, груда земли. А теперь вот просто стена.

Девочка привела его в тупик, а сама исчезла, оставив его созерцать гладкую кирпичную стену, сильно выветрившуюся, с узкой прорезью окна. Очевидно, это и было то, на что его привели посмотреть. Он уставился сквозь пуленепробиваемое стекло, с этой стороны запачканное потеками птичьих испражнений, и обнаружил, что разглядывает одну из камер Пентонвилла. Желудок сжался. Что за игра — вывести из камеры в город сновидений только для того, чтобы привести обратно в тюрьму? Но несколько секунд изучения успокоили: это не его камера. Камера Лауэлла и Нейлера. Их картинки приклеены лентой к серому кирпичу, их кровь разбрызгана на полу и по стенам, на постели и на двери. Это была еще одна сцена убийства.

— Господь Мой Всемогущий, — пробормотал он. — Билли…

Он отвернулся от стены. На песке, возле ног, спаривались ящерицы, ветер, отыскавший дорогу в эту заводь, принес бабочек. Когда Клив смотрел на их танец, прозвенел звонок в блоке Б. Наступило утро.

Это была ловушка. Механика ее была недоступна пониманию Клива, но в назначении ее он не сомневался. Билли отправится в город, скоро. Камера, в которой он совершил убийство, уже ожидает его, и из всех гнусных мест, что видел Клив в том скопище склепов, несомненно, пропитанная кровью камера была самым худшим.

Мальчик не может знать, что планируется для него, его дед лгал ему о городе, рассказывал выборочно и не подумал рассказать Билли, что бывают случаи, когда требуется существовать там. А почему? Клив вернулся в мыслях к уклончивому разговору, который вел с человеком в кухне. Что за слова об обменах, о заключении сделок, о возвращении обратно? Эдгар Тейт раскаялся в своих грехах, ведь так? По прошествии лет он решил, что он не экскремент Дьявола и что вернуться в мир было бы вовсе не так уж плохо. Билли каким-то образом стал орудием для возвращения.

— Ты не нравишься моему деду, — сказал мальчик, когда после второго завтрака их вновь заперли в камере. На второй день расследования все дела — развлечения и мастерские — были отменены, пока допрашивали камеру за камерой относительно смерти Лауэлла и — что касается ранних часов того дня — Нейлера.

— Не нравлюсь? — спросил Клив. — А почему?

— Ты слишком любопытен, когда в городе.

Клив сидел на верхней койке, Билли на стуле у противоположной стены. Глаза мальчика налиты кровью, слабая, но постоянная дрожь била его.

— Ты собираешься умереть, — сказал Клив. Как иначе указать на это, но без обиняков? — Я видел… в городе…

Билли покачал головой.

— Иногда ты рассуждаешь как сумасшедший. Мой дед говорит, что я не должен доверять тебе.

— Он боится меня. Вот поэтому.

Билли иронически рассмеялся. Послышался уродливый звук, заимствованный, как рассудил Клив, у Дедушки Тейта.

— Он не боится никого, — резко возразил Билли.

— …боится того, что я увижу. И того, что расскажу тебе.