В детстве мне было страшно, потому что не было человека, кто понимал бы меня. Ни тетушка, ни друзья, никто не понимал моих поступков. Было очень, очень страшно. Единственный отдушиной можно было - читать про Оскара Уайльда или Дилана Томаса, или Винсента Ван-Гога - все эти тетушкины книги, где рассказывалось, как эти люди страдали из-за своих видений или предощущений. Общество терзало их за то, что они пытались выразить свои видения. Я не только чувствовал одиночество - я видел его.

В: Ты не нашел тех, кто мог бы понять твои видения?

Л: Все они уже умерли. Таких людей я встречал только в книгах у Льюиса Кэролла и в некоторых картинах. Сюрреализм потряс меня в мозгу и в моем воображении, это не безумие. Я понял, что отношусь к некоторому товариществу людей, которые видят мир сюрреалистически. Для меня сюрреализм - реальность. Так было даже в детстве. Когда мне было 12 или 13 лет, я смотрел на себя в зеркало и буквально впадал в транс. Тогда я не знал, как это называется. Много позже я узнал, что для таких состояний есть свои названия - особые. Со мной происходили галлюцинации, я видел, как мое лицо трансформируется, приобретает космические черты. Такие вещи делали меня бунтарем, и я вел себя вызывающе. Но, с другой стороны, я хотел, чтобы меня любили и принимали. Какая-то часть моего "Я" хотела, чтобы меня признавали все сферы общества, а не только те, где ценится безумец-музыкант, крикун. Но я не могу быть тем, кем не являюсь.

Вот из-за всего этого родители других ребят, в том числе, и отец Пола, внушали своим детям: "Держитесь от него подальше". Родители инстинктивно понимали, кто я такой, то есть смутьян, Нон-конформист, который может влиять на их детей. Что я и делал. Я делал все, чтобы нарушить покой и порядок в доме у моих приятелей. Частично, наверно, из зависти, потому что у меня не было так называемого дома. И все же он у меня был: у меня была тетка, дядя и хороший пригородный домик. Большое спасибо. Ты слышишь, тетушка? Недавно Пол сказал, что я потому сижу сейчас с Шоном, что в детстве у меня не было нормальной семьи. Это очень обидело тетушку. И это действительно чепуха. Моя семья состояла из 5-ти

– 29

женщин, 5-ти сильных, умных женщин. Они сестры. Одна из низ - моя мать, она самая младшая. Она просто не смогла приспособиться к жизни. Ее муж удрал на корабле в море, шла война и она не могла справиться со мной, поэтому, когда мне исполнилось 4 с половиной года, она отдала меня своей старшей сестре. Это были замечательные женщины. Когда-нибудь я напишу про них что-нибудь вроде "Саги о форсайтах". Они дали мне первые уроки феминизма.

Во всяком случае, то, что я узнал от общения с ними, а также тот факт, что я рос без родителей - все это дало мне понять, что родители не боги. Именно это я и внушал своим приятелям. Родители Пола были от меня в ужасе, они боялись моего влияния просто потому, что я был свободен от родительских оков. Эта свобода была мне компенсацией за отсутствие родителей, это была пытка, но зато я очень рано стал понимать многие вещи. Впрочем, я не был сиротой: моя мать была жива, всю мою жизнь она была рядом, в 15 минутах ходьбы от меня. Я с ней иногда виделся. Просто мы не жили вместе.

В: Она жива?

Л: Нет. Ее задавил пьяный полисмен, когда она возвращалась от тетки, где я жил. Когда это случилось, меня не было дома. Она стояла на остановке автобуса. Ее смерть была 2-ой большой травмой. Я потерял ее дважды: первый раз, когда мне было 5 лет и я переехал к тетке, второй, когда она умерла. Я как раз только стал восстанавливать с ней отношения.

В: Ее зовут Джулия, не так ли? Не про нее ли говорится в одноименной песне "Белого альбома"?

Л: Эта песня посвящена и ей и Йоко.

В: Какие у тебя отношения с отцом, который, как ты говоришь, удрал на корабле в море? Он потом вернулся?

Л: Его долго не было. Он объявился только тогда, когда я заработал кучу денег.

В: Сколько тебе было тогда лет?

Л: 24 или 25. Однажды я раскрыл "Дейли Экспресс" и вижу: вот он моет посуду в каком-то маленьком отеле, где-то очень близко, недалеко от Лондона, в "маклеровском поясе". Он писал мне, пытался наладить контакт, но я не желал его видеть. Я не могу простить ему того, как он поступил с матерью и со мной. Меня возмущало, что он объявился только тогда, когда я стал знаменит и богат. В общем, я не желал его видеть, но он стал шантажировать меня через прессу: дескать, вот я - бедняк, мою тарелки, а мой сын живет в роскоши. Тогда я не выдержал, встретился с ним, у нас установились более или менее корректные отношения. Через несколько лет он умер от рака. Но незадолго до смерти, в 65 лет, он успел жениться на секретарше, которая работала на Битлз, ей было 22 года, и у них родился ребенок. Я даже думал, что теперь этот пьяница и бродяга наконец-то заживет нормально.

В: Да, теперь мы уже совсем по-другому будем слушать Strawberry Fields. Ну, а какие воспоминания наталкивает песня Help?

Л: В 65-ом, когда вышла Help, я в самом деле взывал о помощи. Обычно думают, что это просто быстрый рок-н-ролл. В то время я не задумывался обо всем этом. Я просто написал песню, заказанную для фильма. Это была моя фраза "жирного Элвиса". Вспомните: в фильме он, то есть я, очень толстый, очень неуверенный в себе, потерянный. И я пою о тех временах, когда был моложе, и т.п. вспоминая, как легко было раньше. Я могу быть очень уравновешенным, положительным. Да, да. Но бывают и периоды глубокой депрессии, когда хочется выпрыгнуть из окна. Когда становишься старше, с таким состоянием легче справляться. Не знаю, от того ли что приобретаешь навык контролировать себя, или от того что

– 30

становишься спокойнее. В общем, тогда я был жирный, находился в депрессии и действительно кричал: "На помощь!"

В те ранние годы, когда с Битлз случались припадки уныния, мы взбадривали себя такими куплетами: я, например, выкрикивал: "Куда мы идем, друзья?" А они хором отвечали "На самый верх, Джонни!", причем, с американским акцентом. "Куда, куда?" - "На самый топ топа!" Это была дурацкая фраза из одного дешевого фильма про Ливерпуль, что-то вроде "Школьных джунглей". Джонни был там вожаком банды.