Веснушкин с удивлением поглядел на посетителя. – Как он научно выражается!.. И как умно! Вот, наверно, человек, который чрезвычайно полезен для всякой газеты!.. – думал Веснушкин, внимательно разглядывая Кедровича. – Правда, он, кажется, и любит прихвастнуть немного, но это для газеты совсем невредно… И почему, в самом деле, такие дельные и серьезные люди систематически не работают в ежедневной печати, а вместо них большей частью в газеты попадают какие-то бедняки студенты со своими несбыточными идеями, студенты, которых нужно всё время сдерживать, чтобы не попасть под 129 статью за ниспровержение существующего строя путем газетных статей?

Редактор вздохнул, предупредительно придвинул гостю пепельницу и заметил:

– Да, знаете, много есть таких вопросов, по которым существуют различные мнения. Вот хотя бы возьмем нашу литературу. Или вообще искусство. Ну, как тут быть? Кто прав: декадентыи или их противники? Бывает часто, что приносит мне рукопись декадент, пустишь это ее нижним фельетоном, не разберешь, что автор там понаписал. А через некоторое время противник тоже несет статью. Ну, конечно, где там разобраться: напечатаешь и это. А читатели недовольны: нет, говорят, у вас определенного взгляда на искусство. Как будто я должен быть художником, что ли? Нет, знаете, откровенно говоря, тяжело теперь издавать газету. Читатель капризен, изменчив, требователен, а чего он требует – не разберешь. На что хороший материал убийства или пожары – так, представьте, и те не интересуют: прямо какой-то дикий век настал, честное слово!

– О да, Петр Степанович, – ответил Кедрович, – публика – это сфинкс, как сказал Гоголь. Ее нужно разгадать и это – половина успеха. Я, вот, в Петербурге редактировал некоторое время газету «Петербургский Курьер». Так я знаю, например, как зорко нужно следить за читателем. Читатель, так сказать, должен у нас быть всегда на ладони. О, если бы не петербургская администрация, то я сейчас стоял бы во главе крупнейшего столичного органа в качестве издателя. Могу смело сказать, что русскую читающую публику я отлично знаю.

Веснушкин с интересом придвинул к столу свое кресло.

– Ах, если бы я тоже хорошо знал эту публику! – страстно воскликнул он. – Я бы готов был иначе повести газету! Поверите ли: я уже шестой год подыскиваю себе направление, но ни на одном не могу остановиться. Простите, – вдруг переменил он тон, вставая с места, – я пошлю швейцара за сельтерской водой. – Петр Степанович нажал копку звонка и продолжал: – а вы почему собственно жалуетесь на петербургскую администрацию? Можно полюбопытствовать?

Гость горько улыбнулся, придав слегка презрительное выражение своему лицу.

– Охотно скажу вам, Петр Степанович, – ответил он, – меня, видите ли, выслали из Петербурга на три года без права въезда обратно.

– Неужели? Как это ужасно! – Петр Степанович сделал сочувственное выражение лица и затем повернулся к двери, которую приоткрыл пришедший на звонок швейцар. – Василий, принеси-ка сифон сельтерской, холодной только! Вот, разменяй три рубля. Ну-с, виноват… – обратился Веснушкин к гостю, пряча свое новое портмоне в карман, – вы говорили, кажется, насчет высылки из Петербурга? Так это, наверно, расстроило все ваши планы? Не так ли?

– Совершенно. Два года уже я путешествую. Был один год в своем имении в Крыму, затем…

– На Кавказе, кажется, – поспешил поправить собеседника Веснушкин.

– На Кавказе? Вы это про плантацию? Нет, там я не живу, туда так только – заезжаю иногда. А в Крыму у меня дача. Между Алуштой и Феодосией. Так сначала жил я там, затем путешествовал по Европе. И, знаете, страшно скучно без работы: мы, литераторы, как пьяницы: без чернил, как без алкоголя, наш организм не может долго прожить.

– Это верно, совершенно верно. Вот тоже и я…

Веснушкин поглядел осторожно на свой начатый ответ Каценельсону и быстро прикрыл пустую страницу газетным листом. Затем он осторожно спросил:

– А вас почему это выслали? По политической причине, наверное?

– Ну, да, конечно. Видите ли, петербургский градоначальник про меня несколько раз докладывал премьеру, что пока я нахожусь в Петербурге, до тех пор он не ручается за спокойствие столицы. Очевидно, мое хлесткое перо пришлось им не по вкусу. Хо-хо! Про меня еще покойный Плеве говорил: «его деятельность – это бесконечный горящий бикфордов шнур. Нужно его обрезать!» И, вот, только Столыпину удалось совершить то, чего не решался сделать Плеве: он, как видите, действительно обрезал шнур моей деятельности.

– Подумайте, – чуть улыбаясь пробормотал Веснушкин.

– Да. Но это и понятно: теперь под меня подкопались, так как прежние мои связи значительно ослабели. С тех пор, как мой дядя – сенатор Глушинский умер, мне стало очень тяжело держаться против натиска министерства внутренних дел. И теперь еще целый год, – тут петербургский литератор снова горько улыбнулся, – еще целый год я должен влачить свое существование в провинции. Если бы вы знали, как это тяжело нам, петербургским журналистам!