Пошатываясь, Ро с трудом спускался по бессчётным ступеням. Вниз. В ловушку. В мир, где у него никого не останется. Где он сойдёт с ума от ненависти и отсутствия любви. Где от него будут ждать неистовых стараний, чтобы просто назваться приятелем. Где за один стол сядут только такие же полукровки, но и они вскоре отстанут, поняв, что он приносит одни неприятности тем, что так и не научился любезничать и подхалимствовать. Этот день не был началом новой жизни. Он был началом конца. Грандиозными похоронами всего любимого, что ещё оставалось.

Капитан говорил что-то ещё, ступая по бесконечному балкону. Ро не слушал, не слышал, отстал. Не смотрел на удалявшуюся спину и котан, развевавшийся на ветру. Как не смотрел по сторонам, чтобы не видеть ни форта с его строгостью камня, ни пропасти с её вольностью и высотой. Раздавленный, он обернулся. Горы вдалеке казались мягкими в перинах тумана. За ними тучи и дожди, но также жаркие жаровни, разноцветные стёкла, шумные ярмарки, бисты, нарядные палантины, тысячи угощений, сотни дорог.

Жизнь против смерти — единственный повод бороться. Единственная ставка для самого отчаянного вызова.

Шаг. Ещё шаг. Потом он перетёк в бег — лёгкий, затем стремительный. Тот, кто рождён летать, однажды выпадает из гнезда. Кому-то суждено разбиться, но только взмахивая крыльями, можно взмыть вверх. Ветер дул в спину, подгоняя, подбадривая. Он нашёптывал, как хорошо летать. Воздух, попадая в лёгкие, обращался в огонь. Ещё нигде и никогда Ро так хорошо не дышалось.

Близился край и конец всему, а может быть и начало. Правая нога оттолкнулась и обогнала левую, колени подлетели к груди, руки загребли по воздуху. Так плавают, а не летают! Что ж уж теперь, ведь крыльев и перьев у человека не было. Ро не смотрел вниз, чтобы не терять равновесие. Только вперёд. Туда, где нависали над пропастью небольшие сыпучие выступы. Они казались такими далёкими, недостижимыми, но становились всё ближе и ближе. Совсем близко. Мгновение. Сердце дрогнуло и разорвалось. То было неправдой, но Ро отчётливо услышал хлопок. Испуганный, ослеплённый рыжими лучами, бьющими в глаза, он не мог озираться и летел на камни. Столкновение. Руки уцепились за твёрдое так крепко, что никакая сила не смогла бы отодрать от скалы спятившего и бросившегося со стены кадета. Больше не кадета! Но это он осознал только когда сделал очередной вдох. Осознал и тут же забыл. Ноги заскользили в пропасть. Жадно глотая воздух, Ро быстро пришёл в себя и, подтягиваясь, вскарабкался по скале на целых восемь футов, прямо на заветный выступ. Колени задрожали, сердце было не унять, из лёгких вырывались то хрипы, то смех. Безумство. Вот что это было. Безумство!

Отдышавшись, Ро обернулся. Не так уж далеко, чтобы отчётливо видеть, но совершенно недостижимо для человека, как бы ловко и хорошо он не прыгал, на повороте балкона стоял капитан. На лице у него остывал ужас, обращаясь маской мрачного разочарования.

«Ты сам это выбрал, — читалось в его глазах. — И теперь ты умер. Умер для меня навсегда».

«Разве может умереть тот, кто не жил? — ответили офицеру дерзкий взгляд и вскинутый подбородок. — Вы правы, капитан. Моя жизнь теперь в моих руках, и лишь я решаю, как ею распорядиться».

Красный лоскут, сорванный с плеча, затрепетал на ветру, а стоило разжать кулак, — унёсся вверх и в сторону, совершая неистовые кульбиты. Вместо тысячи ненужных слов, вместо громких проклятий, вместо любых оправданий, вместо ответа на главный вопрос.

С охранных башен что-то кричали, суетились люди. До беглеца дошло, что минуты его сочтены. Однако между ним и непреступной крепостью простиралась пропасть, и на эту сторону не было ни дороги, ни моста. Горы умели убивать не хуже людей, но Ро встрепенулся и побежал. Он бежал и карабкался. Петлял, спускался, поднимался. Ему хотелось таращиться в небо, выискивая погоню, хотя и не верил, что кто-нибудь снарядит дирижабль. А если и так, то попробуй найди одного вертлявого юношу в извилистых шрамах Багрового хребта.

А когда Ро остановился и упал на колени, не замечая удара из-за плотной кожи ботфортов, взор его заполонили слёзы, потому что только теперь он осознал, что натворил.

Он не считал, сколько дней бродил по горам, но каждую ночь ему снился один и тот же сон. Ему снилось, как мать, обессилевшая от болезни, взволнованно приподнимается на локтях, чтобы взглянуть на того, кто пришёл навестить её. И как тускнеют прежде лучистые глаза, видя, что это не её выросший мальчик. И как она испускает дух в одиночестве и горе. Ро просыпался и безмолвно орал в ладонь, но это не приносило ему облегчения. Тогда он вставал и шёл, голодный и замёрзший, и особо не расстраивался, когда не удавалось раздобыть что-нибудь поесть. Это было наказанием и поводом надолго занять мысли.

Качка

После визита к алорцам день был обречён без права помилования. Нужно было уйти вчера, когда предлагали. Лучше подохнуть без сил в переулке, чем терпеть бессмысленные нескончаемые унижения. Оставалось только забиться в кресло и тихо всех ненавидеть.

Суетливый Даут сновал по приёмной и поглядывал на бездельника то с завистью, то с осуждением. Задирать его уже не хотелось. Сам выбрал незавидную долю: вытирали ноги все, кому не лень. В этом он, конечно, был намного предусмотрительнее Ро, которого этими ногами только и делали, что пинали.

Колдун взбежал в кабинет и унёс с собой клеймящее давление, однако оставил в гнетущем ожидании. Больше он не станет возиться с дерзким дурнем и избавится при первой возможности.

Сидеть и помалкивать — дело нехитрое. Кресло мягкое, жаровня дышит жаром, разве что вида никакого. В приёмной окна находились настолько высоко, что забраться на них можно было лишь с помощью лестницы. Сквозь них струился неяркий свет, а за ними метались снежные хлопья. Завернуться бы в одеяло и проспать весь отпущенный век, да неустанно скулил желудок. Он вечно хотел есть и постный вид хозяина не разделял. Сейчас он не отказался бы и от паршивого рыбного супа.