– Ничего страшного, – вновь повторила она, не поднимая на Анатолия глаз. Сердце ее колотилось , как бешеное, и на щеках начал проступать предательский румянец. Анатолий молчал, а она не знала, что еще можно сказать.

– Быстро заживет, – вмешался Светик. – Мамка хорошо лечит.

– Спасибо, – наконец выдавил из себя Анатолий. Он тоже чувствовал неловкость и стеснение, но не знал, как теперь можно выпутаться из мучительного молчания, которое повисло в воздухе.

– Извините, – голос его прозвучал глухо . В горле что-то засвербило и защекотало, и он закашлялся. – Поздно… я не должен был… извините… – скороговоркой пробормотал он и двинулся было к выходу.

– И ничего не поздно! – Светик прижался к нему и обхватил его обеими руками. – И ничего не поздно… – повторял он и сжимал Анатолия все крепче и крепче. – Кешка спит, а мы давайте чай пить. – У нас вафли есть и печенье, а еще мамка вчера мармелад купила… – Он с мольбой посмотрел на Анатоля и на мать.

Танька, красная, как рак, топталась на месте, не решаясь пригласить гостя.

– Ну мам! – Подстегнул ее Светик.

– Да, – едва промямлила Танька. – пожалуйста, чаю… У нас еще и варенье есть малиновое, и мед, – кашляете Вы…

– Это я так, не от простуды, – оправдывался Анатолий. – да и пустой я… ничего не принес. Неловко как-то…

– Ну это Вы зря, – понимая замешательство гостя, сказала Танька. – С чем чаю попить у нас всегда найдется.

Светик тихонько теребил его за раненую руку.

– Лады, уговорили, – кивнул Анатолий. – Валяйте!.. Чай так чай…

Танька проворно исчезла на кухне и загремела посудой.

Сидя на диване рядом со Светиком, Анатолий слышал, как засвистел чайник, как из кухни стали долетать вкусные запахи сладости и ванили и еще чего-то незнакомого, но очень приятного.

– У меня все готово, – крикнула Танька, и Светик потянул Анатолия на кухню.

Маленькая пятиметровая кухня была наполнна ароматами и влажным теплом, которое стелилось от пузатого фарфорового чайника, накрытого цветастым полотенцем. Шкафы, полки, втиснутый в угол холодильник и плита с раковиной делали ее совсем крошечной, и пухлая фигура Таньки то и дело задевала за что-нибудь. На малюсеньком столике, раздвинутом к самому окну, тесно прижавшись друг к другу, стояли три чашки с блюдцами и хлебница, наполненная печеньем и вафлями. А рядом с ней розовая конфетница и две баночки с вареньем и медом.

Танька выдвинула из-под столика две табуретки и придвинула их к столу.

– Сюда садись, – Светик втиснул Анатолия между столиком и холодильником. – Мамка все равно сюда не влезет. Она всегда с краю сидит…

– А ты? Тебе-то и места нет…

– А я так могу, – Светик ловко ухватил вафлю и сунул ее в рот.

Танька легонько шлепнула его по затылку.

– На балуй! – Она взгромоздилась на соседнюю табуретку и посадила Светика на колени. Затем ловко и легко подняла пузатый фарфоровый чайник и начала разливать чай.

Вся кухня наполнилась приятным терпким запахом трав и ягод.

– Отличный аромат, – одобрил Анатолий. – Что за чай?

– «Брызги шампанского», – не дожидаясь ответа матери, выпалил Светик. – Его мамка только гостям заваривает, которых любт, – он гордо посмотрел на Анатолия.

– Балабол! – От слов Светика и ей, и Анатолию стало неловко. – Вы пейте, смущенно пробормотала Танька. – Буробит, не знамо что… А чай…

– Замечательный чай, – не отрывая глаз от чашки и боясь посмотреть на Таньку, кивнул Анатолий. – Дорогой, наверное… – Он отхлебнул глоток и причмокнул. – Здорово!

– Не дороже денег! – улыбнулась Танька. – Да вы берите, что на столе… Не стесняйтесь, не объедите. Не нищие, на паперти не сидим… И больные нет-нет, да подкинут что-нибудь вкусненькое… в благодарность…

Анатолий улыбнулся.

– И я подкину что-нибудь, – он посмотрел на Таньку в упор, и она несмело подняла на него свои серые глаза, – в благодарность…

Как-то сама собой после этих слов спала и неловкость положения, и стеснительность, что он пришел пустой и незваный, и скованность общения, когда все слова кажутя неуместными и першат в горле сухим удушливым кашлем. Всем стало тепло и уютно. Светик взобрался Анатолию на колени и прислонил свою голову к его груди. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так сидел с отцом. И теперь этот почти не знакомый ему мужчина представлялся его детскому уму отцом, которого он любит и который любит его. Отцом, между которым и им есть незримая прочная связь. И эта связь будет между ними неразрывна даже потом, когда одного из них не станет.