Нет, Алексей не обижал, он просто ненавидел Светика. Они были чужие, и четыре стены никак не сближали их. И мать, словно отступив от него на шаг, уже не делала его навстречу ему, а смотрела со стороны, из той новой семьи, которой он не стал родным.

Его детское одиночество приучило его быть молчаливым. Он разговаривал

мало и редко, стесняясь вопросов о себе, матери или отчиме. Он старался как можно реже быть на виду у взрослых, а с дворовыми сверстниками и подавно был молчалив, предпочитая слушать их рассказы и представляя себе, что все, что он слышал, происходило с ним самим. Ребятишки, весело щебетавшие вокруг, как воробьи, пытались растормошить его, но он только улыбался им в ответ или отвечал односложно, и они быстро теряли к Светику всякий интерес.

Светик любил лечь в траву и смотреть в небо, по которому плыли белые облака, принимавшие разные очертания, напоминавшие то неведомо куда несущиеся корабли, то загадочных зверюшек, то незнакомых людей. Он долго глядел в синеву, и у него начинала кружиться голова, и ему казалось, что он сам уже летит в эту бездонную высь, качаясь в ней, как на волнах и боялся упасть, вдруг перестав ощущать под собой землю. Тогда он судорожно цеплялся руками за траву и успокаивался ее прохладой и запахом свежести, исходящим от сорванных стебельков.

Синева будоражила и наливала его радостью, которую он пил большими глотками, как воду, и она наполняла все его маленькое существо легкой и веселой силой, от которой румянились щеки и начинали огнем гореть глаза. Он никому не рассказывал об этом. Это была его тайна. И он берег ее, как волшебное сокровище, которое непременно потеряется, если он кому-нибудь расскажет о нем.

Еще Светик любил слушать ветер и шелест листвы, напоминавший ему чей-то шепот. Ему казалось, что деревья рассказывают друг другу то, что увидел и принес им издалека ветер, и прислушивался к их шорохам, слыша в них отдельные слова. «Шум, шум! – Слышалось ему сквозь крики ребятни. – Жарко, жарко»! – Жаловались ветви в полдень, лениво помахивая ими, как веером. И Светик улыбался, снисходительно посматривая на ребят, игравших возле него и не слышавших этого таинственного шепота. Его детское одиночество растило в нем полет мысли, фантазию и яркие сочные краски художника, о чем он еще не мог даже подозревать, но что уже давало свои ростки в его душе и сердце, толкая его детский ум в безбрежность неведомого.

Случилось ли бы все это при других обстоятельствах, сказать сложно. Но отчужденность близких людей повернуло Светика в тот мир, который был недоступен ни отчиму, ни толстокожей матери, которая зарылась в быт, как навозный жук в дерьмо, и не могла ни видеть, ни чувствовать всего того, чем теперь жил Светик.

Когда простудившись, внезапно умер отчим, Светик принял его смерть спокойно. Он не радовался и не жалел о его уходе. Он даже не стал утешать мать и слушать слезливые причитания отчимовой родни, наполнившей черной суетой их квартирку. Он просто молча смотрел на все происходящее, пропуская мимо себя и не беря в свою память, как что-то ненужно, которое поскорее следует забыть.

– Танькин-то ни слезинки не сронил, – шипела свекровь. – Ишь, звереныш, смотрит как! Второго отца ведь потерял…

– Он мне не отец! – Твердо и громко ответил Светик. – Не о чем мне плакать!

– Сучонок какой! – Зло сощурился свекор. – Выкормил Леха себе на погибель! Вот как оно дело поворачивается! Не отец, значит! Звереныш неблагодарный!

– Не отец! – Снова твердо, но уже тихо повторил Светик. – Он ему отец, – и он кивнул на младшего брата. – Вот он пусть и плачет!

Домой отчима не привозили, а повезли прямо из морга на кладбище. Светик и младший брат остались с материной сестрой готовиться к поминкам. Тетка сунула Светику в руки коляску с мальцом и бесцеремонно выставила их на улицу.

– Погуляй-ка с ним, – приказным тоном обрезала она вопрос Светика. У меня здесь дел невпроворот, некогда мне с вами… Только далеко не уходите. Малые еще, дурные оба… – И уже закрывая за ними дверь, она , словно укоряя сестру, бросила мальчишкам вслед, – эх, Танька Танька!…

На улице было холодно и дождливо. Стоял октябрь. Все скверы и газоны были засыпаны рыжей и желтой листвой, промокшей и тяжелой от дождя. Мальчишки были одеты не по погоде легко и вскоре оба стали мерзнуть. Светик крепился изо всех сил, притопывая и прихлопывая возле катящейся коляски. Зато младший брат дал такого ревака, что на них невольно стали обращать внимание все проходящие.

– Ты чего же это мальца заморозил, – заворчала какая-то бабка и остановилась возле них.– И оделись, точно лето на дворе. Отец, небось, снаряжал? – Светик отрицательно замотал головой. – Да парень, поди, мокрый, – продолжала тетка. – Переменить бы его надо. Шли бы вы оба домой, пока не простыли. Вот задаст вам мать…

– Не задаст, – сердито ответил Светик. – Она на кладбище уехала его отца хоронить, – он кивнул в сторону брата. – Это тетка нас, мы ей готовить мешаем…

– О, господи! – Охнула тетка. – Так ведь простудитесь оба! Мешают они… Все равно идите домой. Мало ли что тетка… – Светик согласно кивнул и решительно повернул к дому. – Вот и правильно, – услышал он вдогон, – а то тетка..

Тетка долго не открывала дверь, а Светик все жал и жал на кнопку звонка, пока наконец не щелкнул замок и в проеме двери не показалось красное сердитое лицо тетки. Из дома пахнуло теплом и вкусной едой, которая шкворчала и булькала на кухне.