Шрифт:
– Ты всегда живешь в будущем.
– Nain! Я живу только в настоящем, но для будущего.
– Слушаю.
– Onkel барон сейчас мне шепнул, что он получил от Литке ответную депешу: тебя назначают на корабль, который вышел в кругосветное плавание. Он теперь уже в Плимуте, и ты должен его догнать; тебе послезавтра надо выехать.
– Гм!.. Прекрасно. Это барон Андрей Васильевич все исполнил по вашей команде, милая Аврора?
– Аврора никем не командует.
– Я готов... готов, и я даже рад, что ты это исхлопотала, Аврора.
– Еще бы не радоваться! Это единственный способ дать всему успокоиться. Ты после возвратишься домой с успокоенным сердцем.
– Да, но только это ведь я возвращусь не ближе как через два года, Аврора.
– Да, это будет всего через два года; но если сильно над собою наблюдать и хорошо себя школить, то и этого времени довольно, чтобы переделать в себе, что не годится.
– Это все один я должен в себе все переделывать?
– Конечно, ты; но вовсе не все, а только то, что мешает твоему семейному благополучию.
– А два года из жизни вон?
– Почему "вон"? Что употреблено на исправление себя, то не потеряно. Дело не в долгой жизни, а в достойной жизни.
– А другие в это время ничего не будут в себе ни исправлять, ни переделывать?
– Им нечего переделывать. Разве постараться сделать себя хуже.
Аврора захохотала и шутливо добавила:
– Может быть, ты думаешь, что это и стоило бы для тебя сделать?
– Я думаю, не это, а я думаю, что я вспыльчивый и дурно воспитанный человек, но что и те, кто привел меня в состояние безумного гнева, тоже не правы.
– Nain!
– перебила Аврора.
– Вы поступали со мною непростительно дурно.
– Nain!
– Вы поступили зло, упрямо, узко...
– Nain!
– И наконец, бесчестно!..
– Nain!
– Вы отравили мое спокойствие, вы лишили меня возможности откровенных отношений с моими родными, сделали всех детей лютеранами, когда они должны были быть русскими.
– Nain!
Очевидно, ей теперь хоть кол на голове теши - она все будет твердить свое "nain".
Я приложил глаз к одной из резных продушин сушильной стены, чтобы посмотреть на ее лицо. Я хотел видеть, какое оно теперь имеет выражение, - и оно меня неприятно поразило. Это лицо ясно говорило, что Аврора не желает знать никаких доводов и что к справедливости или к рассудку в разговоре с нею теперь взывать напрасно. Она видела только то, что хотела видеть, и шла к тому, чего хотела достигать. Все это можно бы принять за тупость, но такому заключению противоречил быстрый и умный взгляд ее изящных серых глаз и чертовски твердое выражение подбородка.
Произнося слово "nain", она точно что-то отгрызала и, откусив, даже не смыкала губ, а оставляла их открывши, чтобы опять еще и еще раз что-то перекусить и бросить. Ее белые, правильные зубы были оскалены, как у рассерженного зверька.
Она говорила стоя, поворотясь к собеседнику спиною, и судорожно копала и расшвыривала землю палкою своего серого кружевного зонтика с коричневой лентой.
Моряк сидел на одной из скамеек; но когда Аврора на все его доводы ответила "найн", он порывисто встал и сказал:
– Ну, хорошо. Довольно. Я не буду с тобою более спорить. Я тебя даже очень благодарю. Твое жестокое упрямство послужит мне в пользу... Когда я буду от вас далеко... и один... и когда мне станет о вас скучно... я вспомню тебя вот такою, какой вижу теперь... и мне будет легче.
– Nain!
– Как это "найн"?.. Я тебе сказал: мне будет легче.
– Nain!
– Почему "найн"?
Аврора полуоборотилась к нему и, топнув ногою, произнесла придыханием:
– Потому, что ты меня будешь вспоминать не такою!
Офицер улыбнулся и, тихо встав с места, взял и поцеловал руку Авроры.
– Ты права, - проговорил он, поцеловал ту же руку вторично и добавил, но знай, Аврора, что ты сегодня самая противная, самая упрямая немка.
– О, я думаю!
– отвечала, так же улыбаясь и пожав плечами, Аврора. Ведь это только мы, упрямые немки, и имеем дурную привычку доделывать до конца свое дело. He-немка наделала бы совсем другое, - у нее тут были бы и слезы, и угрозы, и sacrifice {жертва (франц.)} или примирение ни на чем, до первого нового случая ни из-за чего. Да, я немка, мой милый Johann!.. {Иоганн - нем.}, я упрямая немка.
– И очень красивая, черт возьми, немка!
– Да, да, да! "Черт кого-нибудь возьми" - я и довольно красивая немка.
Он опять взял ее руку и проговорил:
– Но уступи же мне хоть что-нибудь.
– Ничего!
– Ну так и я же поставлю на своем: я буду звать вашего Гунтера Никиткой.
– Что-о?!
– Вот этого третьего мальчишку я буду звать Никиткой.
Аврора громко рассмеялась.
– Можешь, можешь... Это будет очень забавно!
А в это время из-за частокола показался барон Андрей Васильевич и ласково заговорил: