Чем вызвал тяжкий вздох и немного негодующее покачивание головой.

— Домой заедешь. — Как дитяти малому, принялся растолковывать начальник. — Сменишь рубашку, погладишь брюки и вообще… — Он с иронией посмотрел на мои ботинки и, закрыл вопрос, вытащив из шкафа целый ворох картонных папок. — На-ка вот. Пролистай пока, и займись должным оформлением…

А я, представив свой, в общем и целом, не то, чтобы неряшливый но, если можно скзать, «повседневный» и рабочий вид, почувствовал, что немножко краснею. И мысленно поблагодарил умудрённого жизнью старшего товарища.

Ну да… Визит к высокому начальству — дело такое… Неоднозначное, прямо скажем. И тут уж, как говорится, всякая мелочь может быть «в строку». А встречают, как известно, по одёжке.

Ну а ум свой показывать, перед сильными мира сего, мелкой сошке вроде меня, вообще не следует. Не нравятся людям умники. Выскочками их считают, недолюбливают, и так далее, и тому подобное…

Так что, как ни крути, а совет Познякова был как нельзя кстати.

— Спасибо, Анатолий Викеньтьевич! — Выразил я свою искреннюю благодарность.

И, следуя указанию, уселся за стол и начал строчить отписки по находящимся в производстве и висевшими дамокловым мечём над, теперь уже нашими головами, нераскрытыми делами.

Занятый писаниной, я чуть не пропустил обед. Но, урчащий желудок вовремя дал о себе знать. Так что я, спрятав папки и сочинённые мною опусы под ключ, сбегал в столовую, чтобы заморить червячка.

Не хватало ещё опозориться перед партийным бонзой.

В общем, на раздаче я взял аж две порции. И, так как никого из своих немногочисленных знакомых не встретил, молча умял приобретённое изобилие, отполировав парой стаканов компота.

На крыльцо управления я вышел в четырнадцать ноль-ноль и направился в сторону автобусной остановки. До встречи с неведомым Борисом Николаевичем ещё три часа. Так что, времени хватит на всё, и даже с запасом.

Дома (хе, два дня пожил на любезно предоставленной Сергеем и Викой квартире, а уже самонадеянно считаю её своим домом!) я не только сменил рубашку и погладил брюки. Я даже на всякий случай принял душ. А то мало ли. Вдруг начальственные и номенклатурные носы устроены как-то особенно.

И смогут уловить какой-то лишний, непривычный и тонкому обонянию запах. Свойственный без году неделя работающим в убойном отделе младшим лейтенантам милиции.

До того, как облачиться в чистую рубашку и натянуть блистающие острыми, так что, казалось, можно легко порезаться, стрелочками брюки, я ещё раз немного перекусил.

Ведь — и это все знают! — принятие пищи успокаивает. Вот и я решил заморить червячка, приводя в порядок нервы и вообще… Сытый человек он… я бы сказал, менее склонен к непродуманным телодвижения и не взвешенным высказываниям.

Наконец, без пяти четыре, я решил, что тянуть кота за яйца не имеет смысла и, напоследок осмотрев себя в висящем в прихожей зеркале, вышел за порог.

Путь до горкома партии ничем примечательным не запомнился. Меня не остановил наряд милиции для проверки документов. Скучающие от безделья хулиганы не попытались стрясти у меня мелочь.

И даже какого-нибудь завалящего пожара, поучаствовав в котором и, непременно спася из горящего дома десяток прекрасных девушек и пяток испуганно орущих младенцев, я бы получил уважительную причину не идти на эту, прямо скажем, не сильно воодушевляющую встречу, не случилось.

Но, коль уж партия, в лице личной помощницы неведомого мне Бориса Николаевича сказала «надо», мне ничего не оставалось, как бодренько взять под козырёк и ответить всенепременным «есть». Так как игнорировать приглашения в «Высокий Дом», в общем-то, можно.

Вот только о карьере при этом, придётся смело и навсегда забыть. Если, конечно, вы не выходец из глухой сибирской деревни, предел мечтаний которого — получить городскую прописку и койко-место в общежитии какого-нибудь сталеплавильного или шинноделательного завода.

Прислушавшись к себе я с удивлением понял, что мысль о глубокой и удалённой от «очагов культуры и цивилизации» провинции вовсе не вызывает у меня отторжения. А, напротив, вдруг повеяло чем-то радостным и спокойным.

Повседневными заботами, связанными с выращиваем урожая, тучными стадами скота. А так же лаской нежных девичьих объятий и теплом маленьких детских ручонок.

И ещё появилось чувство ущербности. Словно мне отрезали руки, при этом заткнув уши и завязав глаза.

«Привидится же хрень всякая». — Остановившись, потряс явно думающей куда-то не в ту сторону бестолковкой, я. — «Руки ноги целы, зрение и слух в норме. Да и вниманием слабого пола, как будто не обделён… Чё те надо, дятел безрогий, а»?