Шрифт:
Поймала голубку!..
– Ее вы поймали, а меня не жмите; я вам сказала, что хоть вы и просвирковатая, а я вашей иголки боюсь, – отозвалась с усиленной полусонной оттяжкой Аичка.
– Ах ты, приятненькая! Дай мне только хоть твое мармеладное плечико-то поцеловать…
– Ни за что на свете! мои плечи не для таких поцелуев созданы. Продолжайте рассказывать.
VI
Взворотилась я домой к Степеневым и, как умела, все им передала.
– Ну, да уж, я думаю, вы сумеете!
– Конечно, сумела. Парень с девкою такой выдающейся у старухи сходятся, – что тут еще угадывать, чем они занимаются?
Я, впрочем, – не думай, – я не матери, а только тетке Ефросинье Михайловне сказала, а она вспомнила, что у них мать была раскольница и хоть по поведению своему была препочтенная, но во всех книгах у своего же дворника «девкой» писалась, то ей и стало Клавдию жалко, и она дала мне тридцать рублей и просила:
«Молчи, друг мой Мартыновна, никому об этом грандеву не рассказывай: тайно бо содеянное – тайно и судится. Ежели это уже сделалось, то пусть погуляет, ее фигура милиатюрная, ничего не заметно будет, а мы тем часом ей жениха найдем. Тогда уж она не станет капризничать».
Стала тетка Ефросинья Михайловна ходить по свахам, Клавдиньке женихов выспрашивать, и успех был очень порядочный, даже, можно сказать, выдающийся; но она, вообрази себе, кто ни посватает, обо всех один ответ:
«Я не знаю его образ мыслей; нужно, чтобы мы были друг другу по мыслям».
Вот ведь у них – не то чтобы как следует человек по своему роду или по капиталу подходил, или по наружности личности нравился, а у них чтобы себе по мыслям добирать!
А потом вдруг сама объявляет, что ей по мыслям пришел Ферштетов родственник, доктор.
Мать-то Маргарита – полная – как услышала это, так и бряк с ног, села на пол.
Клавдинька ее поднимать, а она приказывает:
«Оставь!.. Убивай меня здесь! Он из немцев?»
«Да, мама».
«А какой он веры?»
«Реформатор».
«Что такое еще за реформатор, с кем родниться приходится?»
Дядя же Николай Иванович был подвыпивши и говорит:
«Реформаторы, это я знаю: это те самые, которых вешают».
«Господи!»
А Клавдинька обернулась на него вполоборота и говорит:
«Перестаньте, дяденька, мою мать тревожить и себя стыдить. Реформатская церковь есть».
Николай Иванович говорит:
«А это другое дело, но постанов вопроса такой: я, как выдающийся член в доме и петриот, желаю, чтобы ты выходила за правильного человека настоящей православной веры».
А она отвечает:
«Ну, полно вам, дядя, что вы за богослов! вы так говорите, а сами и никакого православия отличить не можете».
«Нет, это ты лжешь! я старостой был и своему батюшке даже набрюшник выхлопотал».
Тогда Клавдюшенька ласково его потрепала и говорит:
«Вот, только-то всего вы и знаете, как набрюшники выхлопатывать. Встаньте-ка лучше с этого табурета да подите велите себя обчистить, а то вы все глиною замарались».
Николай Иванович ушел, и все покончилось, но на другой день опять приходит к ней в высшем градусе, и видит кругом рожи с рожками да с козлиными ножками, и опять ей начал говорить:
«Когда это можно было ждать, чтобы девушка, наследница купеческого рода, и этакое уродство лепила! На что они кому-нибудь, эти болвашки?»
А она нимало не злобится и говорит:
«Вы мне что-нибудь другое закажите, я вам по вашему заказу другое сработаю».
Дядя говорит:
«Я согласен и могу тебе бюстру заказать, но только божественное».
«Закажите».
«Сделай моего ангела Николу, как он Ария в щеку бьет. Я прийму и заплачу».
«Лучше сделайте, как он о бедных хлопотал или осужденных юношей от казни избавил».
«Нет, этого я не могу. Я сам бедным подаю и видел, как казнят… Это тоже необходимо надобно… Их священник провожает… А ты представь мне, как святитель посреди собора Ария по щеке хлопнул».
Сейчас и пошел у них новый спор, пошел и о казни и о пощечине, и Клавдинька в конце говорит:
«Я этого не могу».
«Почему? Разве тебе не все равно?»
«Во-первых, мне это не равно, потому что хорошо то работать, что нравится, а мне это не нравится; а во-вторых, слава богу, теперь известно, что этой драки совсем и не было».
Николай Иванович сначала удивился, а потом и стал кричать:
«Не смей этого и говорить!.. Потому что это было, да, было! Он его при всех запалил».