– Подойти сюда! – густым басом сказал один громила.

Он обращался к Ильясу, всем своим видом показывая, что имеет полное право повелевать. С позволения авторитета, которого сопровождал. Ильяс не стал перечить, подошел к нему, но натолкнулся на вытянутую руку. Не смел он близко подходить к низкорослому, тем более с заточенным под нож черенком ложки.

Заточку Ильяс положил под матрас. И хотел протереть простыней черпало, на котором остались его «пальчики», но не успевал.

Авторитет смерил его взглядом, посмотрел на обмороженного, на длиннорукого.

– Пряничков захотелось?

– Так это, статья у него лохматая, – пискнул обмороженный.

– Два двенадцать у меня! – мотнул головой Ильяс.

– Разберемся.

Авторитет повернулся боком к Ильясу и повел головой, увлекая за собой. Один «бык» пошел с ним, другой остался разбираться с отморозками. Ильяс, как был босиком, пошел за низкорослым по холодному полу – в умывальню, где авторитет повернулся к нему лицом. Роста ниже среднего, худощавый, но сколько силы во взгляде. На темном загрубелом лице история суровой лагерной жизни – шрамы, складки, морщины.

– Я Зиндан, – сказал он, пристально глядя на Ильяса.

– Слышал.

За зоной смотрел Губа, но Ильяс успел узнать и про его окружение. Зиндан – правая рука смотрящего.

– А я о тебе нет! – отрезал авторитет.

– Ильяс я, с Казани.

– Вертухая откуда знаешь?

Зиндан хмурил брови, требуя от Ильяса быстрого и точного ответа. Тянуть резину вредно для здоровья.

– Слава это, мы с ним с одного двора… – сказал Ильяс.

Но Зиндан требовал продолжения.

– Его сестра кореша моего с зоны ждет… А брат сука…

– Сука? – повел бровью вор.

– Ну а кто он, если ссучился? Сначала отшился, потом вот…

– И что собираешься делать?

– Ничего.

– Ты же пацан! – Зиндан смотрел на Ильяса, но думал о чем-то своем. И думал напряженно, как будто головоломку разгадывал.

– Пацан, – не мог не согласиться Ильяс.

– Убей мента! – спокойно сказал авторитет.

Ильяс едва не открыл рот, потрясенно глядя на него.

– Если ты пацан, – пренебрежительно скривился Зиндан.

– Пацан!

Авторитет покровительственно кивнул и движением руки отпустил его.

В спальном помещении тишина, даже обмороженного не слышно, хотя у него дырка в колене. Может, на больничку отвели, если так, то сейчас начнется, начальство нагрянет, кум будет крутить, мутить. Ильяс вернулся на свою шконку, приподнял матрас, заточка на месте, он взял ее, снова отправился в умывальню.

Зиндан со своей свитой уже исчез, Ильяс тщательно вымыл заточку под краном. Это не нож, кровь под рукоять не затечет, вымыл и пошел. Убивать. Славу Бешметова. Но за что? За то, что его призвали во внутренние войска? С любым это могло случиться, и с Ильясом, и с Аркашей, если бы они не угодили на зону.

А если Слава сознательно сделал свой выбор, сам напросился во внутренние войска? Это, конечно, западло, косяк, но не убивать же его за это? Тем более что Слава так и оставался ему другом. Ильяс, конечно, будет это скрывать, может, никогда в жизни не назовет Бешметова другом. Но и предать никогда не сможет. А Зиндан пусть идет на хрен! Тем более что сроков никто не назвал. Глядишь, через пару дней все забудется.

Карантин еще продолжался, но арестантов уже выдергивали на комиссию – кум, начальник производства, – выспрашивали, вынюхивали, определяли, в какой отряд и где работать. Ильяса выдернули в числе первых, доставили в здание администрации, завели в класс политподготовки, а там только начальник оперативной части. Ильяс представился по полной форме: фамилия, имя, отчество, статья, срок.

– А чего это тебя к нам перевели, Хаджиев? – листая дело, спросил кривоносый, с желтушными глазами мужчина в капитанских погонах.

– По достижении совершеннолетия.

– А может, по достижении порога терпения. Сорок четыре взыскания, Хаджиев. И ни одного поощрения!

– На самом деле я хороший, – вздохнул Ильяс.

Он и в самом деле считал себя хорошим сыном. Сердце сжималось от тоски, когда он вспоминал, как мама восприняла его приговор, навзрыд плакала, но ни разу не посмотрела осуждающим взглядом. Обещала ждать и просила вернуться как можно скорей. И так хотелось освободиться через год, чтобы порадовать маму, чтобы пройтись по двору, весело поздороваться со всеми соседями, всем улыбнуться, никого не обидеть. Но условно-досрочное освобождение требовало примерного поведения в глазах лагерного начальства, а Ильяс не считал себя им чем-то обязанным. И вел себя как считал нужным. И как того требовал кодекс правильного пацана. И здесь он не собирался записываться в актив зоны.

– Вот и веди себя хорошо, – усмехнулся опер.

– Ну, буду стараться.

– Через пару лет выйдешь по УДО.

– Как это через пару лет? – опешил Ильяс.

– А ты не знаешь, кто Шведова заточкой пырнул?

– Не знаю.

– А я знаю… Мы все здесь знаем, Хаджиев… И то, что друга тебе бывшего заказали, тоже знаем!

– Да нет! – Ильяс не смог сдержать своих чувств.

– Сержант Бешметов Вячеслав Рудольфович, знаешь такого?

– Да не заказывал мне никто никого!