— Поднимите мне ве-еки! — промычала Ольга басом и раздула ноздри.

Я стала поднимать ей брови, чтобы у нее открылись глаза. Танака взяла салфетку и написала на ней наш режим работы.

— Рабочий день с семи вечера до четырех утра, — пояснила она, тыча в салфетку.

— Выходные — каждое воскресенье? — спросила я.

Она отрицательно покачала головой:

— Только два выходных в месяц. И в какие дни — решает Ёдоясан.

— А можно было бы мне найти ещё одну работу? Полы мыть, к примеру? — сказала я.

Она подпрыгнула на стуле:

— Нет! У тебя только с нами рабочий контракт! Мы всё оплачивали!

— Хорошо, хорошо, — успокоила я её.

— Ваш макияж очень слабый. Только ресницы. Это неправильно. Надо много-много! — она выпятила губы, чтобы показать акценты, — Яркая помада. Понимаешь? И большие глаза! Мазать глаза надо сильно. И каждый день разные вечерние платья. Вы много привезли одежды?

— Да, да. И платья, и брюки.

— Только платья, — отрезала она, — Вы — леди! Стричься тоже нельзя. У тебя длинные волосы, — обратилась она к Ольге, — Это хорошо. Но чёрные волосы — это плохо. У всех японцев чёрные волосы. Поэтому японцы любят блондинок. Ты должна перекраситься в светлый.

— Да как я перекрашусь, — возмутилась Ольга, — скажи ей, что я брюнетка от природы!

Я собралась было перевести, но Танаке было достаточно интонаций Ольги, чтобы понять смысл сказанного.

— Не хочешь краситься — не надо, — ответила она зло, — Но гостей у тебя не будет, хоть ты и хорошенькая. Иногда будут дни, когда вам будут выдавать специальную одежду для праздников, — продолжала она, — Кимоно, одежда для школьниц и…

Тут она сказала какое-то слово, которое я не могла понять. Танака нарисовала на салфетке что-то похожее на плавки и топик.

— Танакасан! Я певица, я певица! — негодующе стучала я себе в грудь кулаком, — Посмотри, Ольга! Что за фигню она тут рисует! — злилась я.

— Да, да-а, ты певица! Конечно, певица! — заверяла меня в ответ Танака.

Когда мы приехали в апартаменты, нам открыла приятная девушка с наивными голубыми глазами. Выражение лица у неё было таким же печально-уставшим, как у тех русских, которые были в клубе.

Танака, сделав недоумевающие глаза, проорала с порога:

— Вы до сих пор не собрали вещи? Быстрее собирай своё тряпьё и тех двоих.

— Мои вещи собраны. К вещам подруг я прикасаться не имею права, — тихо ответила девушка.

Танака негодующе потрясла головой, не желая слушать:

— Go home! Go home!», — повторяла она взбешённо.

— Какой «go home»? — озадаченно говорила сама себе девушка, — мы отработали всего четыре месяца.

— Так вас ведь в другой клуб отправляли, вроде. Разве вас высылают в Россию? — спросила я.

— Да нет, конечно. У нас шестимесячный контракт. В другой клуб переправят. Уже третий клуб за четыре месяца.

— Почему?

— Потому что мы не приносим того дохода, который ждут от русских. А какой может быть доход, если мы только-только накапливаем гостей, а нас снова перебрасывают в другое место. А на то, чтобы гости стали ходить, уходит как минимум месяц. Господи, сил больше нет, — у нее мелькнули злые отчаянные слезинки.

Девушка представилась нам Натальей и с усталой улыбкой показала нам квартиру.

— По японским меркам это очень большая квартира. Здесь три комнаты. Для вас двоих это настоящая роскошь.

Квартира показалась нам едва ли не игрушечной. Потолки были такие низкие, что я могла стать на носки и, подняв руки, без усилий достать до потолка при своем небольшом росте. Весь интерьер комнат составляли лишь соломенные маты и встроенные ниши безо всяких изысков и украшательства. Стульев и кроватей не было. Легко вынимающиеся из пазов раздвижные створки служили наружными стенами и одновременно выполняли роль окон. Они не защищали даже от слабого октябрьского ветра. Слегка вибрировали. Такая обстановка действовала несколько угнетающе и внушала чувство уязвимости. Впрочем, кухня оказалась замечательной со всеми нужными атрибутами для приготовления пищи. Там же стоял большой телевизор с видеомагнитофоном. В центре кухни был маленький столик, и вместо стульев возле столика валялось множество маленьких подушек.

Танака ходила из комнаты в комнату, проверяя, всё ли на месте. Я валилась с ног.

— Танакасан, нет ли в этих апартаментах полотенца? Очень хочется принять душ и лечь спать.

Она вдруг расплылась в улыбке:

— Я подарю тебе своё.

И через минуту с той же неестественно-любезной улыбкой она вынесла мне из комнаты новое большое полотенце. Любезность эта не являлась её характерной чертой. Я насторожилась.

— А что она так мне скалится? — спросила я Наталью.

— Возлагает на тебя большие надежды. Пока ты потенциальный источник дохода — тебе улыбаются, — пояснила она.