– Своего горючего нет - забудь об поездках на авто с клубничкой. Кусаться такая клубничка начнет. Это сейчас выгодно, на ворованном "семьдесят шестом", что шоферня по дороге из баков продает. Шланг небось возишь? Так?

– Так.
– Грустно признал он.
– На "семьдесят шестом" с прокладкой ездим.

– Билеты на самолет тоже подоражают. Керосин-то не свой, импортный будет. Прогорит твой бизнес. Огурчики, пожалуй, тут бельгийские или французкие, продаваться будут. Они их на промышленной основе быстренько наладят. Раз здесь спрос есть, будет и предложение. И подешевле, чем твои, пленочные, доморощенные. Хоть, согласен, твои - вкуснее.

Он почесал грудь под белой трикотажной майкой, потом поскреб ногтем потылыцю.

– Ну это теории. Поживем - увидим. Горилка у нас закончилась. Поговорить мы - поговорили. Завтра раненько на рынок.
– Засмеялся.
– Пока на доляры не перешли, торговать надо. Пока!
– Воздел к потолку палец.
– Пока! ... Пока и карбованцы сойдут. Давай, майор, делать ночь.

– Давай,земляк.
– Мы потушили свет и уснули.

Проснувшись утром я уже не застал землячка. Рыночное время дорого. Вспомнил вечернее застолье, наш разговор. Точнее его монолог. Оригинально народ понимает капитализм. Работай и приворовывай словно при социализме, а торгуй и получай прибыль как во Франции. Знатный ориентир земляки подыскали. На Париж замахнулись клубничкой да огирочками.

Выйдя из гостиницы и соориентировавшись, согласно указаниям возившего вчера к мемориалу таксиста, двинул к старому городскому кладбищу.

Возле металлических ворот, выкрашенных облупившейся зеленой масляной краской, стояли старушки, продававшие незамысловатые пирожки, свечки, хилые букетики сухих северных цветов. При моем появлении все дружно запричитали что-то особое, кладбищенское , зашамкали беззубыми ртами, начали поправлять платочки, протягивать руки, то ли прося подаяния, то ли привлекая внимание к выставленому на продажу товару. Букет мой куплен зараннее, потому я прошел сквозь их строй не задерживаясь и не осмысливая произносимое бабульками.

Кладбищенская контора ни чем не отличалась от десятков других, не столь специфических, храмов бюрократии, как гражданских так и военных. Классический набор из столов, стульев, механического калькулятора "Феникс", счет, серопиджачного начальника и неопределенного возраста секретарши.

– По какому вопросу, товарищ майор? Присаживайтесь.

– Ищу могилу отца.
– Я назвал фамилию, имя. Год смерти.
– Он у вас перезахоронен, несколько лет назад.

– Проверим по книгам. Если несколько лет, то найти будет несложно. Начальник вытащил из железного шкафа обычную бухгалтерскую книгу и начал листать страницы, водя пальцем по столбикам фамилий.

– Есть Ваш отец, - Он поднял на меня глаза.
– А документик у Вас имеется. Для порядка. Проформы, так сказать, ради. Вы уж не обессудьте.

Начальник раскрыл поданное удостоверение, сверил фотографию и собрался было листать дальше. Пришлось забрать документ из не в меру любопытных рук.

– Дальше Вам читать необязательно. Вы хотели удостоверить мою личность - пожалуйста. Вы удовлетворены?

– Не извольте беспокоиться, вполне. Просто, ... как Вам сказать, люди приходят разные, с разными целями, мы должны быть в курсе.

– Не думаю, что на эту могилу кто-то приходил.

– Бывает, что приходят, - Отвел глаза начальник.
– Вот и Вы, например... Фамилия то у Вас другая.

– Фамилия отчима, он меня усыновил. Еще вопросы?

– Извините. Никаких вопросов к Вам нет. Если не возражаете, позову нашего рабочего, он Вас проводит. Сами можете заблукать, заблудиться то-есть. Хозяйство у нас большое, путанное.
– Начальник выскочил в соседнюю комнату. Кликнул Василия Петровича.
– Проводи человека. Работы всё равно нет.

Натягивая на лобастую голову кепку, из дверей вышел пожилой, крепкий еще мужчина с загорелым, морщинистым лицом, в синем рабочем ватнике, в брюках заправленных в кирзовые сапоги.

– Василий.
– Подал руку.
– Пошли, провожу к могилке. Начальник велел.

Мы молча шли мимо рядов пирамидок, перемежающихся крестами, гранитными памятниками, плитами, иногда - облезлыми эмалированными табличками на штырях. С оградками и без. Ухоженных и давно позабытых. Представил себе в каком состоянии находится могила отца и стало не по себе. Хотя виниться вроде не в чем.

– Вот она.
– Василий остановился и снял кепку, обнажив густую еще, аккуратно подстриженную шевелюру.
– Все в порядке. Боцман часто приходит. Проверяет, подкрашивает. Плачет. Бывает, правда, шкалик выпьет. Да и второй, который писатель, тоже наведывается. Цветочки кладет.

Могилу отца окружала блестящая черным, аккуратно нанесенным лаком, оградка из четырех небольших якорей, соединеных цепями. Памятник - красная пирамидка с золотой звездой. Привычный стандарт непарадного советского воинского погребения, одинаковый от Кушки до Заполярья. Фотография в бронзовой, недавно начищенной рамке под оргстеклом, привинченная бронзовыми же крупными винтами. Надраенная гравированная табличка. Имя, звание, годы жизни. Стекляная банка с подвявшими цветочками в остатках желтоватой воды. Чисто. Спокойно.