Не находящиеся в отношениях родства мужчины и женщины часто обращаются друг к другу ‘сестра’, ‘брат’, что тут же на вербальном уровне исключает возможность сексуальных отношений, учитывая табу на инцест 123 .

Инвективная практика в культуре карабахцев также ограничена системой гендерно маркированных табуаций. Она транслируется почти всегда мужчинами и является ярчайшим маркером маскулинности. Инвектива (usunc’) в Карабахе связана чаще всего с нарушением сексуальных табу и оскорбительно сочетает мать адресата с обсценным коитальным глаголом. Часто используется смягченный вариант инвективы того же класса – «Я заставлю плакать твою мать» (Mamat l’?c'?c’?nnanum). Все эти ругательства имеют исключительную взрывную силу в связи с пиететом, испытываемым к матери и почти никогда не используются как чисто междометные, в отличие от русского языка 124 . Еще более кощунственными для носителей культуры представляются инвективы скатологического характера, означающие кишечные испражнения или семяизвержение от лица говорящего или собак на могиле предков, обычно отца (K’a hor geren k’ak’in s?ner?, …t’orum anin). Поношение могилы отца (возможно, представляющего весь род) считается направленным против отца и предков вообще и применяется чаще в социальных ситуациях.

Ругательства «Сын собаки!» или «Сын осла!» в зависимости от интонации и настроения имеют смягченное значение и обычно не вызывают резких реакций (если произнесены шутливо-снисходительным тоном, тут же теряют свою взрывную силу). Есть случаи, когда они даже передают восхищение (опять-таки в зависимости от ситуации и тональности голоса). Наиболее применимы и к женщинам и женщинами точно в тех же коннотациях.

Страшным оскорблением для мужчины считается обвинение в гомосексуализме в пассивной роли, причем используется наряду с армянским вариантом и тюркский (соответственно vertu и got’veran). Зачастую для экспрессивного усиления речи они произносятся вместе как редупликация, как бы через дефис.

Психологическую нагрузку несет инвективная идиома, связанная с excrementum и направленная на шапку-папах мужчины (k’ak’in p’ap’axum?t). Шапка, как и усы 125 , олицетворяют честь и достоинство мужчины, поэтому считается верхом унижения сказать про него: ‘только платка на голове не хватает’ (k?lxen lec’akna pakas), или просто назвать его женщиной (k?neg) или самкой (k’ac). Ср. с ругательством в адрес мужчины, буквально означающее плевок в шапку, идиоматично подразумевающее унизительный плевок в лицо, попрание мужской чести. Эта инвективная стратегия применяется для обвинения оппонента в бесчестии (annamus, anabur), утрате мужских качеств, мужского достоинства и задевает мужчину и его семью особенно глубоко 126 . Такая инвектива применяется в принципиально других социальных ситуациях, к примеру, если жена, дочь или сноха адресата уличены в незаконной половой связи, или просто ведут себя неэтикетно, или «по-мужски», активно. Это подразумевает, что мужчина не имеет силы и авторитета для управления своими женщинами (т.е. по-женски пассивен). Таким образом, на женщин в отношении сексуальных практик возлагалась большая ответственность за социальный имидж, «лицо», «имя» всех мужчин семейства 127 . Для последних подобная инвектива в отдельных случаях считается более позорной, нежели обсценная брань, поскольку имеет острую адресность. Здесь мы, по-видимому, имеем дело с ситуацией, когда тело женщины превращается в символический капитал, что, возможно, порождено представлениями о женщине как о собственности и в целом представлениями о враждебной природе сексуальности (или, наоборот, представления о негативной природе сексуальности вызывают к жизни взгляд на женщину как на кланово-родовую собственность).

Особенно часто используются в мужской речи безадресные ругательства и междометные восклицания. Обращение мужчин к безадресным инвективам как к словам-паразитам подчеркивают маскулинную, мачистскую сущность ругательств и их роль эвфемизма-разрядки. Любые ругательства воспринимаются женщинами порой буквально и вызывают часто более резкую эмоциональную реакцию, чем среди мужчин.

Итак, использование в речи инвектив, особенно обсценных, считается прерогативой мужчин, причем по этикету исключительно в мужском окружении. Существует табу на их применение в присутствии женщин. (Табу не распространяется на женщин легкого поведения, проституток.) Нарушение табу означает неуважительное отношение к этой женщине. По тому же неписаному этикету отец, брат или муж женщины должны вступиться за «честь» женщины-родственницы (жены) при нарушении инвективного табу, пусть даже произнесенного не в ее адрес (часто доходит до кулаков и поножовщины). Информант Р. (с. Даграз Аскеранского района) рассказал ситуацию, имевшую место в одном из горных сел Карабаха в годы коллективизации. «Через месяц после раскулачивания нашей семьи сельский пастух, погоняя «колхозных» буйволов (но каждый в селе знал, что это наш буйвол), выругался k’u ternu k?neg? k’onim (обсценное ругательство в адрес жены владельца буйвола). За это мой отец избил его. Ведь это были наши буйволы, значит, ругательство относилось непосредственно к моей матери. Я сам в 1966 году в Баку ударил своего директора центральной автотранспортной конторы за «е. твою мать», да так, что его респектабельная шляпа улетела на 10 метров. Правда, пришлось убегать, потому что против всей конторы я не устоял бы. Прибежал к брату, взял кое-какие вещи и деньги и прямо на поезд. Так и уехал я из Баку, хотя работа на самосвале в той конторе меня вполне устраивала, зарплата была отличная по тем временам – 250-300 рублей в месяц. Правда, при поступлении на работу заплатил взятку, но она потом очень быстро окупилась. Так и пришлось распроститься с Баку и переехать в деревню».

Безадресное произношение названий мужских и женских «тайных частей тела» воспринимается мужчинами (также только в отсутствие женщин) как вульгаризм, а не инвектива. Таким образом, «инвективы как один из атрибутов, характеризующих маскулинность, усиливают «дух корпоративности» среди мужчин. Инвектива относится к серии тех языковых фактов, которые резко разграничивают две половые группы» 128 .

Женщины демонстрируют гиперкорректное речевое поведение. В эмоционально окрашенных случаях они используют, как правило, ругательства-эвфемизмы, связанные с животными и эпитетными ассоциациями, внешне очень скромно звучащие междометия. Гнев женщин, как правило, старшего возраста имеет тенденцию проявляться словами, наносящими скорее психологический ущерб адресату, чем собственную эмоциональную разрядку. Подобный эффект достигается посредством проклятий разной крепости, устыжения, высказывания антипатии, часто направленные против всего рода, клана оппонента.

К одной из наиболее агрессивных и оскорбительных женских инвектив относится краткое слово pic – букв. «незаконнорожденный» (оно имеет другое смягченное значение – хитрец, жулик, изворотливый человек), которое равнозначно ругательству «сын или дочь блудницы, шлюхи». Однако многие инвективы, включая последнюю, могут восприниматься как легкая эксплетива, «карнавальная» шутка или обсценное оскорбление в зависимости от социального контекста и интонации адресанта.

В исключительных по эмоциональному накалу случаях женщины применяют слова и инвективы (включая коитальные, приводимые от лица своего брата или определенных животных (осел, собака)), характерные для мужской речи, прекрасно осознавая, что пользуются «чужими», «не своими» вербальными средствами. И в связи с этим они воспринимаются еще более резко, шокирующе. В подобных ситуациях женщина рискует потерять к себе уважительное отношение окружающих, как женщин, так и мужчин. Молодая девушка рискует утратить к себе матримониальный интерес со стороны молодых неженатых мужчин. Вот почему такое поведение со стороны незамужних женщин почти исключено. Зафиксированы случаи, когда в семье, где много девочек при отсутствии мальчиков, одна из девочек воспитывается как мальчик – своего рода общественный договор, компенсирующий семье печальное отсутствие мальчика. Поведение такой девочки может существенно отличаться. Она в целом ведет себя более активно и решительно, но инвективное табу на нее все равно распространяется.

Использование обсценных инвектив возможно среди женщин старшего возраста в исключительно женской среде. Это носит обычно ярко выраженный «карнавальный» характер. Народная (крестьянско-сельская) культура в некоторых деревнях демонстрирует примеры шуточного превращения обсценных инвектив. Вероятно, мы имеем дело с эсхрологией, подразумевающей ритуализацию сквернословия. В этом случае обсценная инвектива, равно как и карнавальное упоминание названий мужских и женских гениталий, может выполнять функцию обеспечения плодородия и утверждения жизни 129 . В результате такое речевое поведение увязывается скорее с идеями плодородия и умножения как жизнеобеспечивающей основы жизни, чем несет адресную психологическую нагрузку с целью оскорбления (подобные явления описаны в антропологии, к примеру, Э. Эванс-Притчардом 130 ).

Приведенные тексты и обиходно-дискурсные примеры передают картину, проводящую тезис о безраздельном доминировании патриархатных установок в карабахском обществе (по меньшей мере, в речевой практике), хотя тут могут обнаруживаться различия, касающиеся урбанизированного и сельского контекста. Концентрация исследования именно на сельской культуре обоснована тем, что Карабах представляет собой в основном аграрную культуру. Однако надо принимать во внимание и тот факт, что этот дискурс, как правило, использует старшее поколение, вызывая все чаще и чаще противодействие и неприятие молодежи 131 . Молодое же поколение часто попадается в речевые ловушки, используемые бессознательно, по инерции. Таким образом, человеческие жизни оказываются погруженными в устаревший контекст времен прошлого, и этот язык влачит, тащит их за собой, навязывая строго определенные модели социального поведения.