И вот настало время высказать очень важную мысль, которую должен усвоить каждый: если ты делаешь какое-то свинство, то это свинство и больше ничего, с какой стороны ни посмотри, но если то же самое свинство ты делаешь ради родного человека, то это уже не свинство, а полезный для семьи поступок. Я всегда это понимал!

Я приготовил для папы укоризненный взгляд. Когда он вернулся, я уставился на него этим взглядом, но он не захотел его замечать. Теперь, когда он предал своего сына, он занялся возделыванием своей души: взял с полки книжку стихов и стал читать. Эгоист! Недаром дед намекает, что, если бы папа не был таким эгоистом, если бы он без конца не возделывал свою душу, а думал немножко и о семье, все у нас в доме было бы по-другому. Это точно! Мне самому в голову приходило: не будь папа таким эгоистом, давно бы у нас уже была машина. Альтруистом надо быть - вот что я хочу сказать!

За чтением стихов папа всегда волнуется, улыбается мечтательно, подскакивает иной раз на стуле. Кончается всегда тем, что он читает нам вслух. И на этот раз папа подсел ко мне и прочел стихотворение - о цветах:

Взгляните на белые лилии,

на стройность их стеблей тугих,

на их молодые усилия

быть чище и выше других.

В общем, папа предлагал мне брать пример с этих цветочков. Тогда бы я не стал спихивать Чувала ногами с парты, потому что сразу бы стал чище и лучше других. Я никак не могу привыкнуть к тому, до чего папа наивный человек. Как-то он мне предлагал учиться у мотыльков, которые тянутся к свету, летят на огонь и в конце концов сгорают. Я его тогда так прямо и спросил:

– Ты хочешь, чтобы я сгорел?

В стихотворении еще говорилось о маках, анютиных глазках и астрах. Папа читал его с волнением, и как ему хотелось, чтобы мы с мамой стали похожи на эти растения! Я прикрыл губы ладонью, чтобы не заметно было улыбки.

Мама же всегда серьезно относится к чтению стихов. Мама похвалила стихотворение, она повторила:

– "...Быть чище и выше других"... Господи, - сказала мама, - кто себе может позволить такую роскошь?

А папа уже читал другое стихотворение, улыбался и совсем не собирался задуматься над тем, что такое ответственность перед семьей.

Настало время рассказать о нем.

О том, что за человек мой папа; о том, как он жил сам по себе,

пока не оказался в нашем доме; о том, как мы подбирали ему тему

и делали для этой темы все, что могли

Однажды в наш благополучный дом вкралась неудача: папа выбрал недиссертабельную тему. Нельзя сказать, что папа в этом виноват. По-моему, ни один человек на свете не догадался бы, что тема с изъяном. Помню, я вместе со всеми ее осматривал: в ней две буквы "ф" рядышком, в ней волнующее слово ЭВМ - ничего подозрительного. Недаром дед считает, что недиссертабельных тем вообще не существует. Он во всем винит папу: мол, папа покалечил тему, а теперь придумывает оправдания. Я, конечно, с дедом не соглашаюсь, и дед хвалит меня:

– Ты правильно делаешь, что защищаешь отца.

Но тут же он вздохнет, и я догадываюсь, какие слова просятся у него на язык: "Такой уж человек твой отец!"

Мой папа, Леонид Георгиевич Бесфамильный, родился во время землетрясения и с тех пор ходит в неудачниках. Если же в его жизни случаются удачи, то какие-то странные.

В 1943 году погиб на фронте его отец, папа жил впроголодь, видел всякое. Мама считает, что от этого в нем развилась склонность к "душевным огорчениям" и некоторым другим странностям. Учился папа в той самой школе, в которой теперь я учусь, успевал хорошо и, как я слышал, даже помогал своей маме по дому.

Высшее образование папа получил в университете, на механико-математическом факультете. Тут уж он учился на одни пятерки. ("Чтоб получать повышенную стипендию", - говорит папа. А мама добавляет: "Да он же очень способный!")

В университете папа добился большой удачи: стал чемпионом по русским шашкам. Друзья в честь этого события подарили ему на день рождения красивую рубашку в клетку, фуражку в клетку и дюжину клетчатых носовых платков. Это было смешно.

О "душевных огорчениях" папы этого времени мне мало что известно, хотя из его разговоров с друзьями можно понять, что такие огорчения были. Однажды, например, папа нашел в своем кармане женский носовой платок и страшно разволновался. Он был уверен, что этот платок сунула ему в карман одна студентка, чтобы дать понять папе, что он ей нравится. На следующий день папа, наряженный, подошел к этой студентке и пригласил ее в кино, но студентка в кино идти отказалась, а когда папа завел разговор о платке, то испуганно посмотрела на него и "отретировалась". Папа улыбался, вспоминая об этом происшествии, но я подозреваю, что это было для него большим ударом. Очень меня заинтересовало, откуда все же в его кармане оказался женский платок, но об этом мне ничего узнать не удалось. Как-то на уроке литературы меня осенило, что платок подбросила другая студентка, в сто раз лучше той, которую папа пригласил в кино, но папа об этом не догадался очень жаль!

Следующий, трехлетний период в жизни папы был интернатский. Папа отказался от работы на заводе в нашем городе, а вместо этого поехал учительствовать в маленький город в Сибири. В этот период в жизни папы было много странных удач: то оказывалось, что один очень непослушный воспитанник интерната вечно подкарауливает папу, чтобы с ним поздороваться, то пятиклассники, которые ни одному учителю не давали урока провести - такие были дикие, целый урок усердно работали у папы, а то и такая радость привалит: заходишь к своим ученикам в спальню, а они книжку вслух читают, ту самую, о которой папа им вчера говорил. Всех папиных удач этого периода не перечислить, но было и большое "душевное огорчение", из-за которого папа в конце концов бросил работу в интернате. Он вернулся в наш город, познакомился вскоре с мамой, и они поженились.

Сведения об их знакомстве и женитьбе у меня самые точные.

Однажды мама присела на скамейке в скверике, и в это же самое время из какого-то раскрытого окна донеслась песенка: "Ах, любовь - это страшная сила!" Это было неспроста. Едва только песня перестала звучать, мама повернула голову и увидела на соседней скамейке папу, который ни о какой любви не думал, может быть, и песни не слышал, а предавался "душевной огорченности"; бедняга уже не замечал, что на одной его ноге красный носок, а на другой - зеленый. Маме стало жаль этого человека. Ей нестерпимо захотелось сделать его счастливым.