Когда она обручилась, я узнала об этом из социальных сетей раньше, чем лично услышала от нее. Праздничные смайлики усеяли комментарии к ее анонсу, на котором были изображены их руки, переплетенные на фоне цветущего поля. «Счастливее всех на свете, когда я вместе с Ю», – гласила подпись с соответствующим хэштегом.

Счастливая, еще счастливее, самая счастливая. Не то чтобы я не желала Юнхи счастья. Просто счастье других людей занимает слишком много места и чересчур давит своей тяжестью. Радости окружающих всегда казались мне более значимыми, чем мои собственные. Я никогда не доверяла слову «счастье». У вас не получится четко его определить, классифицировать, оценить качественно и количественно или, на худой конец, заявить о нем во всеуслышание, потому что никогда наверняка не знаешь, не исчезнет ли оно ночью, оставив после себя вопросы без ответа и бесконечную боль.

Сегодня в аквариуме тише, чем обычно. Я направляюсь на кухню, где принимаюсь нарезать размороженных кальмаров и креветок для пингвинов. Франсин уже там, раскладывает небольшие порции витаминов в пищевые смеси для своих аквариумов.

– Здравствуй, прекрасная незнакомка, – говорит она с мягким среднезападным акцентом, растягивая слова. Затем она поднимает голову и видит мешки у меня под глазами. – Второй раз за день пьешь кофе, да?

– Просто проблемы со сном, – отвечаю я, не желая давать ей больше информации.

Франсин – высокая сутулая девушка с жесткими голубыми глазами и волосами, которые в ирландской балладе назвали бы льняными, – существо, которое Юнхи назвала бы энергетическим вампиром. Она, как правило, нравится мужчинам (Карл был немного влюблен в нее с первого дня знакомства), и хотя она якобы замужем за неким Тоби, о котором она часто упоминает, но которого никто из нас никогда не видел, она потакает их симпатии и флиртует в ответ. Она странно уверена в себе для женщины, которая, если присмотреться к чертам лица и не учитывать такие факторы, как светлые волосы, голубые глаза и рост, на самом деле не так уж хороша собой. Франсин сует свой нос в проблемы других людей, напоминая собак-терапевтов, работа которых – найти рак у пациента по запаху, и тянется к ним, как акула к крови. Она называет себя очень эмпатичной, что, как ей кажется, должно служить оправданием того, почему она такая чертовски любопытная.

Она замолкает.

– Я принесу тебе зверобоя из моего сада. Я завариваю с ним чай, выпиваю и сразу вырубаюсь, как потухшая лампочка.

Она говорит это так, словно не рассказывала мне о своем чудо-чае уже по меньшей мере три раза.

– Спасибо, Франсин, – говорю я. – Тебе правда не обязательно так беспокоиться.

– Должно быть, ты ужасно занята в последнее время, помогаешь Юнхи со свадьбой и всем прочим.

– Да, действительно много дел, – вру я.

На самом деле, Юнхи не просила меня помогать ей с планированием свадьбы. В прежние времена я бы разговаривала с ней по телефону двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, просматривала образцы ткани для скатертей и различные виды фигурного золотого каллиграфического шрифта, но с тех пор, как мы с Тэ расстались, она избегает меня, как будто разбитое сердце заразительно. Я предполагаю, что она переложила заботы о свадьбе на одну из сестер, и хотя я не из тех девушек, которые сходят с ума по свадебным пустячкам, вроде цветочных композиций или связок воздушных шаров, это причиняет мне боль, как порез, поначалу не замеченный, но вдруг начавший кровоточить.

– Я помню, как мы с Тоби поженились, – мечтательно произносит Франсин, и это заставляет меня незамедлительно вообразить, какой трагедией для поклонников Франсин обернулась ее свадьба с Тоби. – Потребовалась целая вечность, чтобы все сделать правильно. Но я вроде понимаю, что так и должно быть, ведь все хотят достичь идеала, верно?

Она наклоняется над каждой из пластиковых кормушек, отсчитывая ложечки белого порошка. Иногда я думаю, что наша кухня выглядит так, будто мы управляем самым странным рестораном в мире, в меню которого только кокаин и сырые морепродукты.

Я продолжаю нарезать креветок и кальмаров, ничего не говоря, их полупрозрачные тельца похожи на лучики света на разделочной доске. Временами мне приходит в голову, как это ужасно – работать в океанариуме, ухаживать за морскими обитателями, кормя их другими морскими обитателями, но меня успокаивает мысль, что так оно и происходит в диких условиях. «Ничто в природе не пропадает зазря, – всегда говорил Апа. – Даже животные, назначение которых мы еще не выяснили, должны играть определенную роль в экосистеме».

Он с удовольствием находил ошибки в природном порядке, исследуя унаследованные организмами черты, которые изначально казались несовместимыми с выживанием, например то, как некоторые виды пингвинов спариваются только с одним партнером всю жизнь. «С одной стороны, эволюционно для любого животного нет особого смысла выбирать одного партнера, – объяснял он. – Это ограничивает возможности по передаче генетического материала. И все же, с другой стороны, это сокращает количество времени, которое придется потратить на поиск новой пары и ее содержание. Упрощает выбор, который приходится делать».

Я перекладываю нарезанных кальмаров в ведро, затем несколько мгновений колеблюсь, прежде чем выйти из кухни.

– Кстати, ты что-нибудь слышала об аукционе? Для частных владельцев? – спрашиваю я у Франсин небрежно, как будто только что подумала об этом.

– Да, но я думала, они давно перестали так делать, – говорит Франсин, не поднимая глаз.

– Они продают Долорес, – отвечаю я.

Я знаю, чего мне сейчас хочется, и знаю, что не получу этого – пускай мимолетного, но все же понимания и поддержки от Франсин, которая обычно не разговаривает со мной, разве что пытается посплетничать о Карле или Юнхи или о том, чем, по ее мнению, занимается обслуживающий персонал. Я хочу увидеть отражение моего собственного глубоко укоренившегося гнева на несправедливость сложившейся ситуации в другом человеке. Я представляю, как мы вдвоем, Франсин и я, раздаем петиции и листовки, собираем толпу людей в огромном вестибюле океанариума, придумываем лозунги, чтобы остановить продажу животных. Я представляю, как мы с Долорес попадем в вечерние новости, и, может быть, даже Тэ увидит нас, если кампания станет достаточно масштабной. Я думаю о самой Долорес, о ее больших глазах и сильных конечностях, о том, что я чувствую, когда она обхватывает меня за руку и дружески тянет, как бы говоря: «Эй, погляди, мы здороваемся. Разве это не странно?»