– Слыхал я мнение боярина Шереметева. Очень он умён и осторожен. Только в этом случае я с ним не согласен. Нельзя нам, Великому государству, Третьему Риму, опоре православной веры в мире, уподобляться пуганой вороне, которая, как известно, куста боится. Все знают, что донские казаки, или там, запорожские черкасы, живут сами по себе, никого не слушают и власти вашей, государь, над их землями нет. Чего нам бояться, если они на кого-то нападут, кого-то пограбят?

– Так султан же нам же и цидулу пришлёт, с жалобами и угрозами. А вдруг и вслед за тем войной пойдёт?

Князь, сидевший на краешке лавки, встал и поклонился государю поясным поклоном.

– Воля твоя, государь, да только как же он на нас пойти войной сможет, если в Персии завяз, с их шахом воюючи? Нет, Михаил Фёдорович, светлый государь, не пойдёт он нас войной. Вон, недавно, казаки с черкасами многие его города пожгли-пограбили, уж как он злобился, а на нас войной не пошёл. И сейчас не пойдёт. Наших-то стрельцов и детей боярских под этим городком, Азовом-то, не будет. За что на нас войной идти? Про разбойную суть казаков и черкас кто только не знает? Они и нашим землям немалый урон приносили.

– Так порох, еду, снаряжение всякое мы казакам посылаем. Вот и скажет султан, что это по нашему указу казаки Азов, его городишко, захватили. И пойдёт войной. А нам сейчас воевать – нож острый. Сам знаешь.

– Ох, знаю, великий государь! – князь, было присевший на краешек скамьи, опять встал и поклонился собеседнику. Тот махнул рукой, призывая родственника, можно сказать, друга, сесть, что князь и сделал.

– Ведаю, великий государь, что никак мы после несчастной последней войны не оправимся, убытки не возместим. И про волнения среди москвичей хорошо наслышан. Так и не будем мы воевать. Биться с турками и татарами, нехристями погаными, казаки будут. С них и спрос. Осерчает султан, на них войной пойдёт. Нам-то какая беда, если он в степях пустых брань начнёт, с разбойниками и ослушниками? Мы за их разбои ответа не несём. А если что и посылали им, так мы и татарам проклятым посылаем откуп. Чтоб свои земли и людишек от набегов предохранить.

– Так султан же нам писать будет! Нас обвинять!

– Ну и пускай бумагу пачкает. Бумага всё стерпит. А замахиваться на наше государство, да во время тяжкой рати с Персией, он не посмеет. Хоть и нехристь, да не дурак. Поостережётся. Сцепится с казаками? Так нам до разбойников какое дело? Если и сгонит их с городка, нам убыток невелик, а прорух чести так совсем нет. А пока с татарами тот городишко осаждать будет, на наши окраины набегов меньше татарва проклятая совершит.

– Э-э-э… в твоём толковании всё глядится как-то иначе, чем у Шереметева. Вроде бы и действительно, убытков больших нам не предвидится, а польза может выйти немалая.

Князь снова встал, не вскочил, а именно степенно не спеша встал и поклонился в пояс царю.

– Так разрешаешь ли, великий государь, отправку пороху и прочего снаряжения на Дон?

– Разрешаю! – махнул рукой Михаил. – Убедил. Но и с тебя, если что, спрос будет.

– Ради отчизны и богом данного помазанника божия завсегда умереть готов! – по-воински гаркнул Черкасский и поклонился государю до земли.

– Не надо умирать. Обещанное выполни.

– Выполню, великий государь, что б не случилось, выполню.

18 шавваля 1046 года хиджры (15 марта 1637 года от Р. Х.) Стамбул, Топкана

– А-а-а!..

– Закрой пасть, сын шайтана, ты её при зевании так открываешь, что ворона может залететь, не задев твои гнилые зубы ни единым пёрышком! Хотя в такое вонючее место и помойная ворона нагадить побрезгует.

– Спать хочу! Накануне допоздна засиделись с кривым Хуссейном за нардами, толком перед стражей не поспал, вот и тянет на зевоту, сил нет… А вороны ночью не летают.

– Зато летают боящиеся дневного света демоны. В такую большую пасть сможет залететь самый большой и вредный демон, вот тогда тебе станет не до зевания. И вони, даже такой, как у тебя изо рта, демоны не боятся.

– Будто из твоей пасти пахнет розами и женскими притираниями.

– Нет, из моего рта розами не пахнет. Из него вообще ничем не пахнет. Потому что я туда разную вонючую гадость не сую и рот каждый день полощу.

– И я полощу. Иногда. И чего ты к моему рту прицепился?

– А ты не зевай и не воняй, тогда цепляться не буду.

– Выдумываешь ты всё. Ничего я не воняю, иначе кому б эту вонь ощущать, как не мне? А я никакой вони не чую.

– О Аллах, всеблагой и милосердный! Вразуми этого дурака! Внуши ему хотя бы капельку любви к чистоте, о которой говорил пророк Мухаммед.

– Ты что, Расул, мулла, чтоб знать, о чём там говорил пророк? А-а-а!..

– Да не зевай же! Тихо! Кто-то идёт.

Действительно, в ночной тиши раздались шаги, и мимо двух часовых у дверей гарема прошёл юзбаши [4] Мурад в сопровождении двух аккюлахлы [5] , таких же капуджи [6] , как они сами. Мехмед и Расул попытались встать так, что б выглядеть погрозней и понастороженней. Шайтан силён, доносы на нерадивость могут сильно испортить жизнь, а то и совсем её прервать. Когда шаги затихли, диалог, спасавший их от засыпания, продолжился.