Думы его были прерваны, – друг-жених, как и обещал, подошёл к нему сам и с доброй улыбкой взял его за плечо.

– Да не грусти, Михан, всё образуется. – сказал он, подсаживаясь, произнося эту шутку.

«Михан» опять натужно улыбнулся через каменную грусть свою.

– Ты, я смотрю, что-то совсем не в духе сегодня. – заметил толстяк. – Случилось чего по дороге что ли, или со своей поссорился?

– Да, действительно случилось.– ответил Миша. – Но ничего страшного, – так, ложечку дёгтя проглотил от вредного человека.

– Позвал бы его к нам – этого человека. Сказал бы: вместо того, чтоб вредничать, пошли лучше попразднуем. А? Хе-хе.

По этой фразе своего друга Миша понял, что тот в настоящем блаженстве, что он, может быть, и даже наверно, жил этим сегодняшним днём очень уже давно, и что наверно даже на войне ему этот сегодняшний день давал вдохновение.

– Ты с нами в ЗАГС поедешь? – спросил толстяк. А то смотри, это же всего-лишь формальность, – если у тебя настроения нет, то останься, подожди тут до вечерней кутиловки. Многие тут останутся.

Миша заикнулся было – уже слетало с губ слово о том, что не нужно бы и вовсе ехать в Загс, – да только не слетело и он ответил:

– Да что ты, как можно. Не уважаешь ты меня, а? Ха-ха-ха! – вдруг, как актёр, рассмеялся он действительно весёлым смехом.

Друг рассмеялся в ответ и встал.

– Ладно, я в дом. – сказал он. – Через полчасика отправляемся. Ты, кстати, пил уже? У нас тут, если выпимший, то можно за руль, – свадьбу не остановят. Но если не уверен, то скажи, – машину тебе обеспечу.

– Пока нет, но может ещё и выпью. – ответил Миша с интонацией ребёнка.

Толстячок ушёл и Миша снова насупился: что же делать? Миша стал представлять потенциальные последствия. Такой человек мог применить свои умелые к убийству руки хоть на кого, – да только наверно не применит ни к нему, Мише, ни к ней, его невесте, ни даже к самому себе, потому что уж слишком сильный духом. Наверно он станет пить впоследствии беспробудно…

Но сейчас – что сейчас? Он не поверит, он обвинит, что Миша наговаривает; а ещё если и сама блудница наврёт, что мол кристально честная, то тогда пиши пропала. Впрочем, после первого недоумения и самозащиты – защиты своего счастья – он, толстяк, таки поверит и тогда произойдёт страшная драма, от одного представления которой на душе у Миши ставало темно как перед грозой на небе.

Что же делать, что же делать, что же делать? Миша мысленно произносил эти слова, обращаясь почти что к самому Богу, или к судьбе, или к кому бы то ни было, – может к самому чёрту даже. И вот что произошло далее. Ответа не поступило и он, не имея другого плана, встал и ватной походкой направился в дом, чтобы сообщить всё, что имеет, а там будь что будет.

Слава богу до дома было довольное расстояние, чтобы ему попытаться хоть как-то набраться сил для своего подвига. «Удивительно, – поймал он себя на мысле, – да откуда такая слабость?! Я перед боем никогда такой слабости не чувствовал! То есть именно такой слабости, – слабость-то я чувствовал перед боем…»

Он вошёл в дом и тут же, в прихожей, мельком глянул в зеркало, висящее сбоку, – лицо его было бледное как у трупа, у настоящего трупа; голова его была слаба, он очень был бы рад, если бы этого дня как-нибудь не случилось вовсе, хотя бы даже ценой очень дорогой в плане материальных лишений.

Он прошёл коридор, затем комнату, – в которой, к слову, сидела невеста в белом платье с какими-то женщинами, беседуя с ними, – затем дошёл до зала, в котором тоже были люди, и стал в этом зале искать своего друга, чувствуя пик душевной муки. Друга что-то никак не находилось, – Миша подумал: «Может это судьба? Может всё-таки не надо его искать? А?» Ответа он, разумеется, не получил и дал ответ сам себе: нужно ехать в ЗАГС и там объявить перед самым подписанием документов. Миша рассчитывал таким способом набраться сил и смелости к этому времени.

С серо-жёлтым цветом лица он вернулся обратно за стол и сразу налил себе в первый попавшийся бокал из первой попавшейся бутылки. «Чёрт, долго же я думал. – проворчал он мысленно. – Неужели так сложно было сразу начать пить? Глядишь, уже и дело бы всё разрешил.» Этим последним предложением, этой надеждой на разрешение проблемы он так обличил свою нерешённую пока тьму, что снова стало тяжело и снова пришли все те же вопросы о том – справедливо будет всё-таки разбить сердце друга или нет? Зная своё потайное дно, единственное, чего Миша побаивался, это того, что он сейчас наклюкается и как-нибудь наврёт себе о долге чести, что, возможно, в пьяном виде даже посчитает глупостью свои трезвые муки.

Конец ознакомительного фрагмента.